Оскар
Шрифт:
– Экая ты, девонька! Сразу видно, что мало ещё пожила!
Бабушка Александра ласково обняла Томку.
– Сделаем из них скатерть в президиум! Настоящее мероприятие получится!
– Ого!
Мария с восхищением покачала головой.
– А мы бы и не додумались!
Неподалёку невидимый и закалённый Санька громко кричал на непокорных жуков.
Настоящий день только начинался.
– Быстро же мы тут с вами управились…
– Ещё целый час ждать.
Опять солнечное крыльцо, тёплые ступеньки.
Бабушка
– Садитесь. Так вернее, не на голом же камне сидеть.
– Бабушка, а я тоже, когда вчера ходила на берег, оцарапалась об эти кусты. Их здесь так много! Немцы что, срубить эти колючки не могли?! Устроили бы субботник и весь посёлок очистили бы!
Справившись с делом Томка рассуждала совсем по-хозяйски, на перспективу.
Бабушка Александра подтянула потуже узелок своего платка.
– Зачем рубить? Не всё, что неприятное, так сразу и рубить нужно. Кусты эти полезные, наш районный агроном в огороде у себя выращивал для науки и для удовольствия. Это облепиха.
– Как красиво! А как же так получается?!
– Что тебе ещё не так?
Томка развела руками.
– Название у кустов наше, русское, а растут они здесь, у немцев?!
– Везде они растут, где жизнь для них подходящая. И люди так же… Вот мы с тобой, с Марией – тоже облепихи. Где довелось заново жить – там и начинаем…
Помолчали.
Шуршала на близкой тропинке песчаная трава.
– …Осенью эта облепиха красивая – оранжевая. Ягодки всю её веточку облепляют, как в тесте получается обмазанная палочка-веточка. На вкус ягода так себе, много не съешь. И колючая – собирать её уж больно неловко, по сравнению с ней наша малина – ласковая ягода. Шипы у облепихи – со спичку! Но если в чай добавить ягоду – запах на всю избу! Лечебная очень. Агроном пробовал даже масло из своей облепихи жать по старым рецептам. Против ожогов, если мазать, очень помогало, заживляло; против других болячек тоже. От простуды агроном только своей облепихой и спасался.
– А вы откуда, бабушка, сюда приехали? Давно?
– Мы из-под Брянска. Сыны сюда нас с дедом перевезли. Сами приехали и нас уговорили. Дом наш там пропал, жить после войны стало негде. Сыны-то молодые, им здесь жизнь свою захотелось строить. Костя – моряк, воевал на море, на здешнем, вот и остался в Калининграде. Витьку, младшего, уговорил. Ну, и мы с дедом, с внуком – за ними. Всё здоровые мужики, сыны-то наши, помогут… Опять же Костя говорил, что домик можно здесь себе выбрать, огородик устроить.
Бабушка Александра улыбнулась.
– …Как нас Костя сюда, к рыбакам, привёз, мы сразу же домик себе присмотрели, там сейчас мой старик порядок наводит, а я вот с Санькой с вами… Сыны приедут завтра из города, помогут прочнее устроиться.
– А сыновей у вас двое? Или кто ещё есть? В Брянске никто не остался?
– Никто не остался… Дочка с мужем погибли, в эвакуацию с заводом отправились, их эшелон разбили танки, где-то на какой-то станции… Точное место, могилку, пока ещё не нашли. Санька – их сынок, умница. Костя, наш старший сын, всю войну отвоевал, на кораблях был матросом. А Витя… Он у нас контуженный, в сорок первом его на окопах бомбой засыпало. Вот такая теперь наша семья.
Подвинувшись по ступеньке к бабушке Александре, любопытствующая Томка не унималась с вопросами.
– А дедушка ваш кто? Он рыбак?
– Нет. Дедушка Вася – плотник, столяр. В прежнее-то время у него дома мастерская была, инструменты хорошие. Со своей бригадой ставили в деревнях деревянные избы, венцы меняли, наличники резали, если кто попросит.
Дед Вася у нас молчун, религиозный. Перед войной он в лагерь на три года попал, кто-то из бригады от нём что-то нехорошее сказанул… Вернулся он оттуда ещё молчаливее, всё работал. Читал свои церковные книги, от нас их прятал в тумбочку. По выходным ходил в соседний поселок, на железнодорожную станцию, там жили такие же, как и он, верующие… Одевался тогда, как на праздник: сапоги, картуз. Каждый раз покупал нам в железке белый хлеб, вкусный очень.
И козу, Ритку, мы с собой привезли в Кёнигберг.
По переселенческому билету её можно взять. В вагоне поместились хорошо, ещё семья с нами была, большая очень. Подсели по пути, ехали от самого Минска с коровой и телёнком. Мы в одном конце теплушки, они – в другом.
Бабушка Александра встала, выпрямилась, держась за перила.
Прислушалась.
– Да вы за внука не беспокойтесь! Он рядом бегает, всё воюет со своими насекомыми. Я тоже его слушаю.
Мария улыбнулась. Оправила юбку на коленках.
А бабушка Александра продолжала говорить, вспоминая.
– …Напрасно мы в прошлый год под самую зиму в этот проклятый Кёнигсберг приехали! Страшный мороз в городе был. Пока Костя в море оформлялся, тоже рыбаком, пришлось нам всем в наполовину разбомбленном доме жить. Голодно было в городе, темно, страшно.
– А Костя чего не поехал с вами сюда, в колхоз, рыбу ловить?
Бабушка Александра по-доброму вздохнула, приложила кончик платка к глазам.
– Костя… Он же у нас моряк, ему море обязательно нужно, широкое! А здесь ему тесно, так он сам говорит. Он и Витю, младшего брата, старается с собой в море пристроить.
Ну вот… В городе ещё много немцев жило, у них еды не было, лечения никакого тоже, болели они, умирали. Те, которые не работали, получали по двести грамм хлеба в день, работающие побольше. Они нам жаловались, что новая власть морит их голодом, так мы, чем могли, помогали…
Некоторые наши, из переселенцев, злились на немцев, всех подряд фашистами считали. Квартиры и дома, которые целые, захватывали, а немцев выгоняли на улицу. И к нам такие бандитские рожи приходили… Те, несчастные, местные, кому жизнь была дорога, терпели, молчали. Некоторые немцы за такое мстили, убивали приезжих людей вечерами, на улицах нападали, продукты отбирали…