Оскар
Шрифт:
Мне показали глубокую цементную яму с коричневым гнилым рассолом у забора. Я сама потом видела, как старики рано утром крючьями вылавливали из этой ямы трупы, давали стечь, грузили на подводы и увозили.
Забор в лагере был высокий, с проволокой и с замками, сторожа с автоматами ходили, но дети, заключённые, всё равно бежали. Я тоже бежала…
– Ты?! И как?
Мария сама уже дрожала, слушая тихие и ровные слова Зои.
– Поймали. Собаки тогда покусали, сильно поранили ногу. Меня раздели и голую провели
– Милая моя девочка!
Мария крепко прижала Зою к себе, заплакала вместе с ней громко, безо всякого стеснения.
– Потом… Потом меня хотели расстрелять, потому что воспалилось ухо, я долго лежала в бараке без сознания, мне говорили, что была при смерти. Однажды ночью какие-то местные люди, не заключённые, из-за забора, вытащили меня, спасли, оперировали в церкви. Когда там бывали облавы, мне затыкали рот, чтобы я не кричала от боли. Потом, после того, как мы победили… Сразу же после войны… Нам дали какие-то бумажки, еду, и посадили на поезд, в натопленный вагон, там солома была.
– Наши?
– Да… Поезд ехал несколько дней, долго стоял на каких-то станциях, в тупиках, выходить из вагонов нам не разрешали. Привезли в Бранденбург, в другой, специальный лагерь… Там нас всех собирали для отправки в Советский Союз. И взрослых, и детей… Пленных, гражданских из концлагерей, других, которых немцы вывезли к себе на работу. Потом повезли нас домой. Говорили, что мою Ореховку сожгли. Маму убили… Я попросилась остаться здесь.
– Сколько же ты там пробыла, в этой Германии?!
– Много. Долго.
Постояли, обнявшись.
Помолчали.
На лестнице послышался грохот.
– Томка стулья тащит… Налей-ка в стакан водички.
– Зачем?
Зоя не понимала слов Марии.
– Налей, надо.
Мария быстро и ловко развязала свой рюкзак, достала маленькое вафельное полотенчико.
– Пошли на улицу, ты мне польёшь, умоемся. И я тебе глазки вытру…
Показалась в дверях улыбающаяся Томка
– У меня там на лестнице стул упал! Я хотела сразу два принести.
Томка с подозрением посмотрела на Марию.
– А чего это у тебя лицо такое мокрое?
– Пыли много, сполоснулась.
– И она тоже?
Томка ткнула пальцем в Зою, которая молчала в сторонке.
– И она.
Мария спокойно встряхнула полотенце, положила его на уже чистый, уже протёртый, солнечный подоконник.
– И вообще, можешь сурово бровями не дергать и губы не облизывать – у нас всё в порядке, давайте работать.
Деревянных венских стульев в доме лесника нашлось целых шесть. Две длинные скамейки Мария и Зоя принесли из сарая.
– Ещё бы парочку таких найти – все бы на собрании разместились. Мужики, если что, и постоять могли бы.
Вместе притащили длинный узкий стол из кухни, поставили его в торце комнаты.
– Это для начальства.
По-хозяйски, компанией, прошлись по нижним комнатам.
– Девчонки, давайте-ка уберём все эти пыльные шкуры с пола и рога тоже со стен поснимаем. Отнесём на второй этаж, свалим в кучу. Потом руководство решит, что со всем этим барахлом делать.
– А вот эти рога – лосиные?
Томка спросила, отёрла локтем потный лоб, задумчиво рассматривая помещение.
– Да.
– Получается, что самые большие рога над президиумом висят?
Томка прыснула в кулачок.
– Говорю же – трепушка!
Мария погрозила подруге пальцем, улыбнулась, Зоя тоже повеселела глазами.
Носили, убирали, передвигали.
Из каждого угла доносился голос вездесущей Томки, она то и дело начинала звонко петь знакомые песни.
– Как на субботнике!
– Маша, давай мы этот подстаканник выбросим? Стакан оставим, а подстаканник выбросим, а?
– А чем он тебе не понравился?
Зоя вертела в руке тусклый металлический подстаканник.
– Там нехорошее, неправильное написано.
– Ты по-немецки понимаешь?!
– Да. Мы там научились.
– Выбрасывай. Немедленно! Или лучше я сама.
Торопясь Мария выбежала на улицу.
Солнечная тёплая тишина.
Прошлась по тропинке за дом, посмотрела ближний сосновый лесок, в тёмном овраге глубоко закопала подстаканник.
Снова вытерла глаза, улыбнулась.
– Зоя, ты повыше ростом, протирай-ка начисто окна. Возьми стул. А ты, Томка…
– Я займусь мусором.
Без лишних слов Томка деловито схватила в охапку и поволокла к порогу груду мусора. За дверями остановилась, крикнула:
– Маш, а зачем здесь на ступеньках эта железяка воткнута?
– Где?
Мария вышла к Томке, та кивнула вниз, не выпуская из рук хлам.
– Вот эта, тонкая. Собак, что ли, на входе привязывать?
Из раскрытого окна, увидев их на улице, на пороге, звонко крикнула Зоя.
– Это нужно, чтобы обувь чистить! Сапоги, если у кого в земле; руки можно не пачкать, просто ошкрябать подошвы об эту железку, не нести в дом грязь.
– Умные какие…
Томка перехватила поудобнее мусор, неодобрительно покачала головой и помчалась по тропинке к оврагу.
Всё получалось.
Всё пока было хорошо.
Им, троим, совсем ещё незнакомым, одинаково казалось правильным и нужным то, что они делали в эти первые минуты на уже не чужой земле.
От близкого детского смеха Мария вздрогнула.