Осколки летней грозы
Шрифт:
Ноктис, принимая звонок, обернулся и посмотрел на свою кровать. Та была смятой и пустой. Голова спросонья гудела, и он даже не удивился увиденному. Сны его всегда таяли по утру, Лайтнинг никогда не оставалась после них, и сейчас она сбежала, стащив его любимую футболку.
— Да? — ответил он в трубку.
— Ноктис, твой отец умер, — краткие слова отразились эхом в его голове. Он разом очнулся от дремоты, но понятней слова не стали, просто набор звуков. Хотя переспрашивать было бы глупо, он ведь расслышал каждое слово. Игнис так неловко подбирал удрученные интонации, что казалось, это просто дурная шутка.
— Утром у него снова случился приступ, и сердце не выдержало, — пояснил он молчанию в трубке. — Ноктис?
— Я понял, — слишком сухо ответил он. Наследник Каэлума прикрыл глаза. Он должен был изобразить скорбь или боль в голосе, то, что теперь захотят слышать от него все, всё то, что ждут от любящего сына. Нет, он действительно любил отца, но слёз не было, была пустота. Выдавливать из себя что-то другое, стенать навзрыд ради зрителей казалось кощунственным.
Ни тогда, ни на похоронах отца слёзы не коснулись глаз Ноктиса.
Просто он не сразу осознал то, что в его жизни кончилась целая эпоха. Детство, его бесконечное лето ушло навсегда. То, чего он хотел, навечно сменило то, что он обязан был делать.
Они с отцом были слишком похожи: казалось, Ноктис хоронит самого себя.
***
Нежный ветер коснулся волос Клэр. Ранние холодные лучи солнца заиграли в них. Она стояла на ступеньке автобуса.
Фанг пристально смотрела на лицо своей бывшей подопечной. Что-то в Фэррон изменилось. Лицо её казалось чересчур бледным. А может быть все из-за черной футболки, надетой на неё.
— Клэр, все в порядке? — спросила Оэрба.
Клэр поджала губы, не отвечая.
— Ты готова ехать? — уточнила Фанг. Ей казалось, что Лайтнинг тянет время, словно не готова уезжать. Верно, Фэррон всё-таки накрыла волна испуга перед новой жизнью.
— Конечно, готова, — наконец ответила Клэр, будто прочитав её мысли. Чего же Лайтнинг ждала?! Неужели того, что здесь в последний момент появится Каэлум и остановит её?! Ноктис ведь даже не знает, что сейчас навсегда из этого города её увезёт автобус. — Просто я слишком долго этого ждала, — сморщившись, объяснила она.
Сэра, державшая Фанг за руку, разжала пальцы и подошла к старшей сестре. Клэр сдавила её хрупкие плечи.
— Через год, после первого курса, когда я смогу жить не в казарме, я заберу тебя отсюда.
Младшая Фэррон мотнула головой, губы её украшала улыбка, а глаза — слезы. Сэра не стремилась, как Клэр, уехать из города, здесь у неё был Сноу. Но и сделать больно сестре этой правдой она не могла, не сейчас.
— Я буду писать, — сказала Сэра.
— Конечно, — сказала Клэр и коснулась губами щеки младшей сестры, так они попрощались.
В окне мимо неё проносились знакомые улицы и таяли. Клэр ненавидела этот город и проклинала его, как может проклинать только ведьма. У неё не было больше ни одного амулета, только голая, незащищенная кожа на левом запястье. Какая бы червоточина не дробила Фэррон на осколки раньше, теперь все оказалось собрано в единую нить. Она понимала себя лучше, чем когда-либо, и не собиралась больше обманываться.
Ноктис не пришёл. Клауд, конечно, тоже.
Ей вдруг стало тоскливо от осознания, что она когда-то и сама себя прокляла, и это случилось так давно, что она не могла вспомнить за что. В утешение ей осталась только новая жизнь, которую Клэр получила после всего, что пережила. Она просто вынуждена будет расстаться со своими грехами. Её будущее теперь должно превратиться в настоящее.
Фэррон достала свой старенький плеер надела наушники и включила новую музыку, которую никогда раньше не слышала.
========== Эпилог. Другая история ==========
Молодой человек в дорогом костюме вошел в лифт и нажал на кнопку нулевого этажа.
Ноктис Люцис Каэлум после очередных деловых переговоров посмотрел на наручные часы. Всё закончилось быстрей, чем он ожидал, и у него осталось немного свободного времени как раз на ланч. Последние шесть лет его жизнь подчинялась слишком жесткому графику, так что даже такие мелочи не всегда удавались.
Через полчаса к зданию напротив подъедут люди Нокса. Сейчас тот главный партнёр Каэлума. Пожалуй, если бы не поддержка Флерета после смерти отца, вся империя Каэлума развалилась. В последние дни своей жизни Регис имел много дел с ним и Эйделькарптом, и Нокс был первым, кто поддержал его наследника. Хотя, Ноктис всегда знал что Флерет тот ещё проныра и никогда не упустит шанса добиться собственной выгоды.
Сейчас этот старик взял за привычку посылать на переговоры вместо себя Стеллу, что раздражало Каэлума. Подготовка дочери к бизнесу важна, вот только здравомыслию Каэлуму мешала её хрупкость. Может быть сейчас Стелла и выросла, превратившись в деловую женщину, но Ноктис до сих пор помнил девочку, в шестнадцать смахивавшую на ребенка.
А возможно, Нокс всё ещё надеялся, что Ноктис сделает ей предложение, и их компании всё-таки сольются.
Может так оно и произойдет однажды, но пока Каэлум чувствовал, что в его жизни нет места женщине.
В кармане завибрировал телефон: звонил Игнис.
— Как всё прошло? — спросил он. В тоне скользили ноты извинения за то, что Ступео не смог присутствовать на встрече. Он до сих пор опекал Ноктиса, Каэлум и забыл, что когда-то было иначе.
Игнис разделил с Ноктисом тяжелую ношу ведения бизнеса. Как оказалось, дела Каэлумов были не так уж и хороши. Именно молодой юрист не дал Ноктису продать акции концерна, когда тот трещал по швам. И сейчас, когда их империя снова засверкала, Ноктис был благодарен Игнису, несмотря на то, что Ступио заставил его перевестись на финансовый факультет в университете.
— Никак. Не думаю, что мы купим эту фирму, — сообщил Каэлум.
Они с Игнисом это уже обсуждали. Ещё год или два, и бизнес, связанный с охранной и частными расследованиями, канет в Лету. Единственное, чем интересна эта фирма — своим имуществом, целое здание в центре города.
— Ясно, — ответил Ступео. — А что с картинами? — затронул юрист новый вопрос.
Ноктис поморщился. Он стал коллекционером, но неожиданно из чувства прекрасного это переросло в биржевую игру на перепродаже. Он больше не испытывал ни трепета, ни отвращения к искусству. Это было циничное безразличие.