Оскомина
Шрифт:
– А ваша феерия в таком случае? – Дядя Воля пытался сразить отца его же собственным словечком.
– Теория есть поиск истины, причем без всякой гарантии ее обрести, – скромно ответствовал дед. А за истину и в овраге сгнить не страшно.
– Поэтому и улыбаетесь?
– Поэтому, милый, поэтому. Уж ты мне позволь. Я на своем веку всякого навидался.
Вот и в тот понедельник, когда мать узнала, кого отец пригласил на воскресенье, я же обнаружил в проломе письменного стола командирский
– В овраге, да еще под черемухой-то, каждый горазд улыбаться, а ты улыбнись в сыром подвале, когда к сырой кирпичной стенке лицом поставят, а там паук на ниточке висит, лапками перебирает.
На это дед слегка обиделся:
– Фу ты, мерзость какая! Что я овраг себе не заслужил? На рабоче-крестьянскую власть всю жизнь ишачу. К Ленину не раз вызывали. Автомобиль из Кремля присылали.
– Ленин ваш, любезный принципал, давно помре. В Мавзолее лежит. А на Мавзолее кто? А на Мавзолее – Сталин.
– Тс-с-с! – предостерег дед, прикладывая палец к губам (верхняя была вздернута, а нижняя опущена). – Не забывай, в каком доме живем. Мы тут все как мушки под микроскопом.
– Опасаетесь? Боитесь?
– Боюсь.
– А вот, простите за грубость, врете. Во всяком случае, подвираете.
– Грубость прощу, а глупость не прощу.
– Благодарю. Надеюсь, что глупостей никогда не порол. Ничего вы не боитесь. И не потому, что такой храбрый, а потому, что – теоретик войны, а без войны не будет пожара мировой революции, рабоче-крестьянская власть не удержится и капитализм по всему миру мы не изведем. А кто, кроме вас, научит мужика-пахаря любить войну? Не Троцкий же!
– Тс-с-с! – вторично предостерег дед, и оба замолчали.
Индийская гробница
После таких разговоров по углам нашей привилегированной квартиры с ее обитателями – малым народцем, состоящим из близких и дальних родственников, – дед возвращался в кабинет. Но за стол сразу не садился, а прохаживался взад и вперед. Разминал – буравил – поясницу своими маленькими, сухонькими кулачками. Или стоял у окна, высматривая, кто сегодня дежурит по нашей улице Грановского – Фридрих Великий или Барбаросса.
Так он прозвал наиболее примелькавшихся охранников, из чего следовало, что дед как теоретик войны особенно любил Германию и вслед за своим кумиром Свечиным тяготел к воинскому искусству пруссаков.
Вот тогда-то я, шестилетний, и оказывался под столом – в домике, как любят воображать дети (особенно девочки), мечтающие о собственном, отделенном от взрослых уголке. Соперниками моему чувству собственника этих владений были ноги моего деда, которые он, садясь в кресло, протягивал под столом.
Несмотря на всю любовь к деду, эти ноги я ненавидел. Я всячески старался их изгнать из-под стола, вытолкать, вытеснить, выжить, создать для них неудобство или
Вот и на этот раз, воспользовавшись отсутствием деда, я забрался в кабинет и затаился там под столом, но был сразу замечен и разоблачен дедом.
– Опять забрался, как вор в чужую квартиру! Ну что тебе там, под столом! Только пыль глотать! Сейчас мать тебя отругает. Она сегодня не в духе. Кстати, не знаешь почему?
– Знаю, но не скажу. Ты сам меня учил хранить тайну.
– Ладно, завтра будешь хранить, а сегодня скажи.
– А ты разрешишь мне еще посидеть под столом?
– Разрешу.
– Мама не в духе, потому что она не дружит с Кузьминой, а дружит с Ниной Евгеньевной. Нина Евгеньевна же живет в индийской гробнице. И вообще мама за Тухачевского, а отец – за Маленкова. – Я по-своему изложил все слышанное от взрослых.
Дед выразил свое недовольство тем, что зафыркал, затряс щеками и стал похож на бурундука с набитым про запас ртом.
– Так… Опять ты все слепил в один комок и размазал по тарелке, как манную кашу. Сколько тебя учить: каждый факт требует отдельного рассмотрения. Прежде всего скажи на милость, что это за индийская гробница – мавзолей Тадж-Махал?
– Тадж… – что? – Я сделал вид, будто не расслышал то, чего на самом деле не понял.
– Тадж-Махал в Агре, мой милый. Там похоронена Мумтаз-Махал, любимая жена Шах-Джахана. Надо знать такие вещи.
– Я знаю, – упрямо ответил я, как всегда отвечал на упреки в недостатке знаний.
– Что ты знаешь?
– Знаю, что индийская гробница – такой же, как наш, дом, украшенный памятными досками, но не маршальский. Там живет Нина Евгеньевна и ее дочь Светлана.
– А с ними – и сам Шах-Джахан, то есть Тухачевский. Слава богу, выяснили.
– Шах-Джахан – это не Тухачевский.
– Вот те раз! А кто же?
– Товарищ Сталин.
– Почему ты так решил?
– Потому что он самый главный.
– Ну, знаешь ли, Тухачевский тоже при званиях, чинах и должностях. Впрочем, не будем об этом. А что у нас за событие в воскресенье, раз приглашают таких гостей?
– Мой день рождения.
– Ах, прости, дорогой! Я тут заработался и совсем забыл. Но подарок тебе будет. Я обещаю.
Раз уж дед сам заговорил о подарке, я хотел попросить у него командирский планшет, выпиравший углом из пролома в письменном столе, но раздумал, посчитав, что планшет и так мне достанется, обещанный же подарок деда может оказаться еще более приятным сюрпризом. Поэтому просить я не стал, а вместо этого получше устроился под столом, раз уж мне это было разрешено, и стал воображать, будто я замурован в подземелье гробницы, а мои родители, многочисленная родня и дед оплакивают меня там, наверху.