Ослепительный нож
Шрифт:
Акилина Гавриловна ввела в столовую палату Кюра Сазонова.
– Присядь, гостюшка, к нашей трапезе, - указала она место за столом.
Курчавый парень, в коем Всеволожа сразу признала одного из устроителей поединка Константина Дмитрича с Чарторыйским, сел за стол в явном смущении.
– Расскажи, любезный, как живёт-поживает Господин Великий Новгород эти годы, - пригласила хозяйка гостя к беседе.
– Эти годы для Новгорода худы, - отозвался Кюр.
– Недороды и дороговь приводят граждан в отчаянье. В запрошлом годе без всякого доказательства обвинили многих людей в зажигательстве, жгли на кострах, топили
– От слова к слову голос видимо усталого путника становился твёрже.
– Ныне вопль и стенания раздаются на улицах, - тяжко продолжил он.
– Бедные шатаются, аки тени, падают, умирают. Дети гибнут перед родителями, отцы с матерями перед детьми. Кто бежит от голода в Псков, кто в землю немецкую, кто в Литву. Иные из хлеба идут рабами к купцам магометанской, жидовской веры. Убили правду в судах ябедники, лжесвидетели и грабители. Старейшины утратили честь. Мы стали поруганием для соседов…
– Ахти мне, охти мне, - причитала боярыня.
Боярин, окончив трапезу, хмуро поднялся из-за стола, покинул палату. Кюр тут же прервал рассказ, обратился к Мамонше:
– Матушка, отпусти со мною Раину!
– И, не дожидаясь ответа, примолвил: - Деньги у меня появились. Дом я купил на Москве. Из сорока тысяч домов московских один теперь - мой! Изба недорога - пятьдесят копеек. Пристройку сделал, рабочим в сутки по копейке платил. Лошадь купил за рубль, корову - чуть подешевле. Сорок соболей для будущей своей жёнки сторговал за сорок рублей. Вот мех на шубу обошёлся недёшево - тысяча золотых!
– Тысяча золотых это сколько?
– полюбопытствовала Евфимия.
– Двести девяносто рублей, - с готовностью отвечал Сазонов.
– Зато мёрзнуть не будет Раинушка, - обратил он молящий лик к амме Гневе.
– Отпусти, матушка, пять лет ждал!
Амма встала из-за стола.
– Мой ответ тебе ведом. За пять лет он не претерпел перемен. И за пять веков не претерпит!
– грозно вскинула она указательный перст.
– За пять веков?
– испугался Кюр.
– А ты мыслил что, один век живём?
– усмехнулась ведалица.
– Езжай к своей избе, лошади и корове. Дам тебе свежего коня в путь. Уразумей лишь одно: нет для тебя Раины!
– А для кого ж она?
– оторопел парень.
– Не для… - Акилина запнулась, махнула рукой.
– Не для мужика с коровой. Для иных, высших, неведомых тебе, целей!
– Я ведь без неё не уйду, - нахмурился Кюр.
– Ты… без неё… уйдёшь!
– с расстановкой произнесла амма Гнева и, вытянув властную руку в сторону Кюра, продолжила: - Ты выходишь… - Он вышел, застучал башмаками вниз по лестнице из сеней.
– Ты садишься на конь… - приказывала колдунья.
– Он сел на доброго мерина, что подвёл конюший.
– Ты выезжаешь из ворот, скачешь на Можайскую дорогу, мчишься к Москве, - звучал голос Гневы. И Всеволожа, видевшая в окно, как Кюр вынесся из ворот, знала: всё остальное именно так происходит, как сказано. Вдруг позади прозвенел страдальческий голосок:
– Амма Гнева, где он? В дверях стояла Раина.
– Ты… здесь?- удивилась Мамонша.
– Кто тебя вызвал из леса?
– Сама, - пояснила дева.
– Мне было «привидение»: Кюр сидит у тебя в хоромах… Вот я и…
– Выдь вон, - распорядилась хозяйка.
– После будет у нас беседа.
– Чесотка да таперичи, - произнесла Раина, спеша уйти.
– Никогда, -
Боярыня побелела, как полотно, обратя к ней взор. Без слов выскочила из палаты.
Евфимия постояла в тяжком раздумье. Пошла отыскать Раину и не нашла. Направилась к боковуше Андрея Дмитрича, обнаружила дверь приоткрытой, обрадовалась, однако услышала разговор:
– Что ты скажешь, есть ли какая-нибудь материя за пределами небесного свода и звёзд?
– Материя то, что находится под небесным сводом. Всё остальное - нет.
– А как ты скажешь, есть за пределами свода что-нибудь не материальное?
– Неизбежно. Ибо наблюдаемый мир ограничен. Пределом его условились считать свод сводов, то есть то, что отделяет одно от другого. Следовательно, за пределом должно быть нечто, отличающееся…
Евфимия вспомнила, что к Мамону прибыл из середины Азии учёный араб с длинным именем. Она его имя непроизвольно запомнила, как запоминала всё необычное: Абу-Мансур Мухаммед ибн-Дуст, обладающий познаниями во всех науках. Немало учёных то и дело наведывались к можайскому чудаку. Недавно посетил Нивны алхимик Шпангейм из неметчины, теперь вот араб… Столовой палаты не посещает, питается из собственных рук.
– Так, - произносит он по-латыни, ибо весь разговор ведётся на сем мёртвом наречии.
– Однако разум спрашивает: есть ли у нематериального свой предел? До каких пор оно простирается? Если же безгранично, то может ли безграничное быть преходящим?.. Всё это чрезвычайно смущает меня.
– Кого это не смущало?
– отзывается Андрей Дмитрич.
Сильная рука обняла тонкий стан боярышни, повлекла прочь от таинственной боковуши с её учёностью.
– Куда ты тащишь меня? Пусти!
– прошипела Евфимия, не в силах высвободиться.
– Не гневайся, ненаглядная! Я поступила дурно, но не могу иначе.
– Почему, Акилина свет Гавриловна, почему?
– Двенадцать у меня доченек. Ты не в счёт. Расстаться с любой - как с членом своего тела. Попробуй собственную руку отсечь. Достанет ли сил?
Они оказались в боярыниной одрине. Мамонша усадила Всеволожу на мягкое стольце и объявила:
– За тобой посланный прибыл из Москвы. Великий князь требует тебя без промешки.
– Меня?.. Василиус?
– не хотела верить боярышня.
Пять лет назад, когда воистые сёстры лесные с помощью Котова освободили её по пути на Углич, Шемяка и Чарторыйский не взяли Москвы. Литвин вернулся во Псков, Дмитрий же Юрьич примирился с великим князем, отъехал к себе в удел, даже впоследствии помогал московлянам против татар. Замерла усобица на Руси к радости народной. Успокоилась судьба Всеволожи в Нивнах. И вдруг - позов! Что ещё от неё Василиусу?
– Кто прибыл? Для чего?
– покинула уютное мягкое стольце боярышня.
– Андрей Фёдорович Плещеев за тобой прибыл, - сообщила Мамонша.
– Не говорит для чего. Идём, помогу собраться.
– Акилинушка, - примирительно обняла боярыню Всеволожа.
– Отпусти, пожалуй, со мной Раину. Не сочти за отсечение руки. Однажды ты её отпускала, и я спаслась.
– Ин, будь по-твоему, - обрадовалась миру боярыня.
Вошёл в одрину Мамон.
– Слышно, ты покидаешь нас, милушка? Андрей Фёдорыч Плещеев явился ко мне, прервал учёную беседу с арабом.