Ослепительный нож
Шрифт:
– Отжени ушедшее, думай о грядущем. Я был в одержании злых чувств. Вепрев надоумил, я не поперечил. Мой Вепрев бывает вельми свиреп. И то сказать, брата Василия до безумия жаль. Хотя на здравую голову поступок твой не сочту переветом. Старший мой братец дурьей любовью принёс тебе много бед. Ты вправе ненавидеть его.
– Ненависть ни при чём, - молвила Всеволожа.
– Не упреди я московский стан, тьма бы людей погибла. Резали бы их, аки сонных тварей. Это ли «Божий суд», как вы именуете битвы ратные?
– Внезапная смерть младшего брата Дмитрия отемнила меня, -
– Как бы ни свидетельствовал послух Дементей, что бы ни нашёптывал Вепрев, не верю, будто ты хоть на столько, - сложил он пальцы в щепоть, - повинна в его кончине.
– Претят мне сии глаголы, - отвернулась Евфимия.
– Стало быть, и покончим, - согласился Шемяка, - Я пришёл известить: Софья моя больна стала, узнав о случае в Галиче. Встрёпку от любавы получил жёсткую. Велела без околичностей доставить тебя в Углич под дружескую опеку. Доверься Софье. Меня не бойся. Я рядом с ней бессилен. Отдохни, оглядись, ибо жизнь поступает с тобой немилостиво.
Евфимия долго молчала, испытующе глядя на бывшего своего казнителя, потом попросила:
– Отпусти меня прочь.
– Куда?
– прищурился князь.
– К добрым людям, что будут милостивее, чем Жизнь.
Шемяка покачал головой:
– Я дал слово Софье.
Евфимия усмехнулась:
– Софья твоя - благой повод. Не хитри. Открой душу. Что замыслил, касаемо моей дальнейшей судьбы? Ведь сызмальства знаем друг друга. В дипломатике тебе ли со мной соперничать?
– Истинно так, - понурился князь.
– Выложу мысли, как на духу. Дозволь лишь обосновать. Честно вспомни: всем ты не в радость. Василиус так и остался от тебя сам не свой. Отец, Иван Дмитрич, восстав за честь дочери, угодил в беду. Васёныш, как ты именуешь его, голову по тебе потерял и Божьего света не взвидел. Младший брат Дмитрий возле тебя угас. И наконец, сердце дяди Константина, защитника твоего, перестало биться…
– Мастерский подбор!
– перебила Евфимия.
– О тебе можно подобрать памятку похлеще. Не в этом суть. Скажи, чего ждёшь, и окончим прю.
– Жду видеть тебя в ангельском облике старших твоих сестёр, - осторожно молвил Шемяка.
Боярышня села на одре.
– Всё так, всё так, - поглядела она на внесённую Агафьей свечу слабого воска, быстро сгорающую.
– Нет мне места в этом миру со смертью Дмитрия Юрьича. Подумывала отъехать к сёстрам на постриг в Тверь.
– Под Угличем есть обитель, - сказал Шемяка, - то ли Рябова, то ли Рябина…
Всеволожа вспомнила Неонилу.
– Дабы я точно знал… - приговорил князь.
– Не успокоишься, не увидев меня под куколем, - опустила голову боярышня.
– Я согласна.
– Из-под Углича можешь перевестись под Тверь, - подсказал Шемяка.
Всеволожа кивнула:
– В Углич к Софье с охранышами доставишь? Князь притворил оконницу, ибо на свечной пламень собиралась обильная разноцветная погань.
– Завтра мои дружины вкупе с полком Чарторыйского двинутся на Москву. Вятчане присоединятся в пути. С Василиусом опять немирье. Опузырился, что я не помог, когда Улу-Махмет в отместку за Белев осадил Москву.
–
– вскочила Евфимия.
– Я не ведала…
– Жила в деревне у «князиньки», аки у Христа за пазухой, - напомнил Шемяка.
– Почему не помог?
– допытывалась боярышня. Князь развёл руками:
– Не помог, и всё тут. Васька бросился на Волгу собирать войско. Патрикеич оборонял столицу. Махмет стоял десять дней, сжёг посады и удалился. Теперь я буду брать Москву. Пан или пропал!
– Мутник!
– с сердцем произнесла Евфимия.
– Таких вот, как ты, куколь ждёт не дождётся…
– Покамест он ждёт тебя, - ожесточаясь, ответил князь.
– Ежели не пойдёшь добром, окажешься на одре Чарторыйского. Литвин спит и видит тобой владеть. Мне союзнику противиться трудно. Согласился на его обережь от большой дороги до Углича, когда будешь ехать в карети с Иваном Котовым…
– Вот оно что!
– воскликнула Всеволожа.
– Всё уже обговорено! Меня отправляют с твоим болярцем. Вокруг литовская обережь. По миновении свары с великим князем Чарторыйский забирает меня из Углича, словно вещь. Стало быть, благородные князья действуют, как шиши лесные!
– До приезда Чарторыйского в Углич ты мир покинешь, как уговорились, - остановил разгневанную боярышню князь.
– Поедешь в карети от повёртки с большой дороги. До того можешь ехать верхом, как это тебе любится. Дай лишь слово, что не сбежишь.
Евфимия подавила гнев и отвечала спокойно:
– При бессилии покоряюсь силе. Даю слово.
– Так-то, Фишечка, - удовлетворился князь. И примолвил, уходя: - Ведьма-девка твоя сбежала. Нигде не могли сыскать…
Памятуя, что Раина скрывается в огородной чаще, Евфимия пожелала:
– Дай Бог, чтоб не нашли. Её в твоей власти ожидает судьба не чета моей, много горше.
Шемяка в конце концов покинул одрину.
Боярышня повечерять не восхотела, испила деревянную опанку вишнёвого взвару.
Посидела при догоравшей свече, передумала горькие думы. А улёгшись, долго ворочалась с боку на бок под покрывальцем. Не засыпалось никак. Перечитала молитвы на сон грядущий во второй, в третий раз. Ещё помучившись, пересчитала галок на воображаемом древе. Исподволь стала вспоминать заклятие: «Ходит сон по сенюшкам, дрёма по новым…» Однако не попала в тот мир, где большая река сливается с малой, где на утёсе высится белый кремник, в коем живёт она, порушенная невеста царская, с истерзанным пытками отцом, сосланная со всем семейством за Камень… Нет, не попала в тот дальний будущий мир, провалилась в чёрную пустоту грёз, без видений…
Проснулась от мягких толчков Агафьи. Стряпуха торопила опрянуться и поесть. Шемяка и Чарторыйский покидали Великий Новгород. Предстояло пленницей двигаться на Москву с их мятежной ратью, а с полдороги - на Углич и там - под куколь…
Прощание с домовитой Агафьей было торопливым, но очень плачным.
– На кого ты нас покида-а-а-ешь?
– А я на кого покину-у-у-та?.. Где Раина?
– Не ведаю-ю-ю…
Чуть сошла с гульбища, подскочил Шемяка:
– Где твоя девка-ведьма?