Ослепительный нож

Полуян Вадим Петрович

–  О, кого вспомнила!
– вскинул белую бороду князь.
– Посадники новгородские меняются, как перстянки. Ныне посадничает Нежата. Своеземцев же удалился в отчины, на Вагу, где ещё прежде при речке Пенежке выстроил городок. Рассказывают, не знаю, верно ли, будто отдыхал он однажды близ того городка и услыхал колокольный звон, а ни одной колокольни окрест. Василий Степаныч воспринял сие, как чудо. Соорудил на том месте монастырь во имя Иоанна Богослова, оставил мирскую суету и постригся под именем Варлаама… Что призадумалась?

–  Я?
–

смутилась боярышня.
– При нашей с ним первой встрече Своеземцева назвала монахом…

–  Провидица!
– Князь провёл сухой дланью по её волосам.
– Пойду, покуда сосну. А ты своей девушке вели собираться в путь.

Евфимия застала Раину за уборкой одрины.

–  Была ли ты в Новгороде Великом? Та мотнула головой:

–  Не-а.

–  Увидишь златоверхие храмы и преухищренные терема повыше московских. Князинька увозит нас в Новгород.

Лесная дева, присев на одре, понурилась:

–  Не жилец… Боярышня вышла из себя:

–  Спятила? С чего взяла «не жилец»? Почём знаешь?

–  По взору, - вымолвила Раина.
– Старческие глаза глядят будто бы из загробной жизни.

6

Многоместная колымага двигалась неспоро. В подушках сидели четверо: Всеволожа с Раиной, князь Константин, что по старости затруднялся скакать в седле, и священноинок в клобуке до бровей. Обочь колыхалось множество всадников.

–  На что большая обережь, князинька?
– удивилась Евфимия.

–  Все дороги ворами заворены, - отвечал Константин Дмитрич.

Инок молчал, созерцая движущийся мир в оттулённом оконце. Евфимия знала: во Вседобричь прибыл он третьего дня. Вчера отдыхал с пути и трапезовал в ложне. С князем говорил кратко. Подозревалось: именно он - основная причина их внезапного выезда.

–  Отче Симеон, - обратился к нему Константин Дмитрич.
– Это моя названая дочка со своей девушкой, - показал на Евфимию и Раину.

–  Благослови, Господи, дочь боярина Иоанна, - пробормотал Симеон.

–  Знаешь ли меня, святой отец?
– спросила боярышня.

–  Видел на Москве у Пречистой, хотя сам из Суздаля, - ответил монах.

–  Священноинока Симеона знавал твой батюшка, - сообщил своей подопечной князь.
– Большой учёностью славен сей мой старый знакомец! То-то митрополит Исидор взял его на Восьмой Вселенский собор! Многое повидал в чужих землях наш мудрый старец. Поведай, отче, - обратился князь к иноку, - каково житье в западных городах. А то мы тут в Новгороде слушаем лишь своих купцов. Вон Стефан Верховитинов побывал в Царьграде и такого наплёл! Жаба там ходила по улицам, пожирала людей. Метлы сами мели: встанут люди - улицы чисты…

Сквозь скудную бороду Симеона просияла улыбка.

–  Царьграда не привелось лицезреть. Град же Юрьев велик. Весь каменный,

каких нет у нас. И Любек дивен вельми. Дома с позолоченными верхами. Изобилье товаров. Воды проведены по улицам и текут по трубам, а овогда из столпов, студёны и сладки. В монастыре Любекском - мудрость недоуменная, несказанная: как живая, стоит Пречистая и Спаса держит на руках. А зазвенит колокольчик - ангел слетает сверху, сносит венец, кладёт его на Пречистую. Потом звезда идёт по небу и, глядя на неё, шествуют три волхва. Впереди - человек с мечом, позади - другой, со святыми дарами…

–  Каково чудесно измыслено!
– восхитилась Евфимия.

–  В Люнебурге, - продолжил инок, - столпы позолоченные из меди. И люди медные приряжены к каждому. Текут из них воды хладные: у иного изо рту, у другого из уха, у третьего из глаза. Текут шибко, как из бочек.

–  Пить можно?
– спросил князь.

–  Пьют и гражане, и скот, - подтвердил монах.
– В Брауншвейге крыши домов крыты досками камня мудрёного, что много лет не рушится. Был и у хорватов. Язык у них с Руси, вера латинская.

–  А что ж во Флоренции, на Соборе?
– не терпелось Всеволоже узнать о главном.

Инок опустил главу, смолк.

За него Константин Дмитрич повторил услышанное накануне:

–  Не снёс наш Симеон всей неправды митрополита-грека. На Москве Исидору был наказ: «Принеси к нам древнее благочестие, какое мы приняли от прародителя Владимира. Нового, чужого не приноси. Принесёшь чужое, не примем».

–  Исидор же склонился пред Папою и приклякал по-фряжски, - вставил Симеон.

–  Что значит приклякал?
– спросила Евфимия.

–  Ну, приседал, - пояснил князь.
– И наших заставлял. А Симеон с ним спорил, оттого держался греком в тесноте.

–  Видя ересь, неправду, я бежал из заточенья в Смоленск, - сказал инок.

–  Смоленский князь-литвин выдал его Исидору, - продолжил Константин Дмитрич.
– Симеон вновь был ввержен в темницу. Сидел зиму в железах, в одной свитке, на босу ногу. Вязнем попал в Москву…

–  Сидеть бы до сей поры, - вздохнул инок, - когда б Исидор не принёс к Пречистой латинский крыж, не помянул на ектинье Римского Папу, не зачитал пред великим князем и боярами грамоту с латинскими новизнами, не объявил о нашем приложенье к папизму. Государь обозвал митрополита «ерестным прелестником», лютым волком, не пастырем. Велел свести с митрополичьего стола, взять под стражу…

–  Ай да Василиус!
– подпрыгнула, плеснув в ладони, Евфимия.

–  Бояре ему сказали, - продолжил инок.
– «Государь! Мы дремали. Ты один за всех бодрствовал, открыл истину, спас веру. Митрополит отдал её на злате Римскому Папе, вернулся с ересью».

–  Рязанский епископ Иона подучил Ваську, что сказать, - уверенно заявил Константин Дмитрич.
– Иона - вельми мудр!

–  Стыдись, князинька!
– нахмурилась Всеволожа.
– Личная неприязнь мешает оценить достоинства человека?