Ослепительный нож

Полуян Вадим Петрович

Под тёплым крылом батюшкина друга Евфимия пережила во Вседобричи холода, обрадовалась весенней ростепели, дождалась лета. Луг за огородом украсился разноцветьем. Раина с боярышней приносили в свою одрину сладкопахнущие снопы цветов.

И вот, как обычно, после утренней трапезы побежали на луг. Не успели опомниться, а уж солнце, словно посадник на вече, взошло на степень. Из самой верхней светёлки кухарка Агафья замахала цветастым платком, крича свой полуденный позов, от коего доносились лишь трубные звуки: «Го-го-го-го!»… Евфимия подбежала к Раине.

–  Скорее домой! Князинька ждать не любит!

–  Чесотка да таперичи, - отвечала дева, доплетая васильковый венок.

В

столовой палате ставились два прибора: для князя и для боярышни. Старик был рад нечаянному прибавлению в доме. Безженному и бездетному нравилось мечтать, как его опека успокоит настрадавшуюся скиталицу, как он выдаст названую дочку за доброго человека. Тревожило отсутствие на окоёме достойных лиц. Однако была отвага для их успешного поиска. Видел: невесту жжёт скорбь об утерянном женихе. Развлекал её государственными беседами, кои любили и сам, и покойный друг его боярин Иоанн, а, следовательно, и дочь последнего, любомудрая Всеволожа.

Прошлым днём соборовали о делах литовских, что весьма осложнились после смерти Витовта. Великому Дяде наследовал Свидригайло, брат польского короля Ягайлы, приятель покойного Юрия, а значит, и Константина Дмитричей. Привлечённый в своё невремя Суздальской землёй, этот литвин, расположенный к православию, был ненавистен полякам. «Клепали на него выше носа!
– махал рукой Константин Дмитрии.
– И пьяница (будто сами не хлещут через край!), и ленивец (будто сами не превратили жизнь в пиры да спаньё?), и вспыльчив, и безрассуден (ах, какие невинные!), и мечется, куда ветер подует… Одно добро: щедр не в меру!» Евфимия вставила: «Батюшка, как припомню, и про Витовта всё то же сказывал». Князь кивнул: «Таковы гедиминовичи. Однако же Свидригайло сделал поползновение отделить Вильну от Кракова: занимал замки собственным именем, исключив имя польского короля. Ягайло в ответ захватил Подолию, да вернул: братний гнев недолог! Польские советники в Вильне сговорились умертвить Свидригайлу и, запёршись в крепости, ждать коронного войска. Ягайло этому воспротивился: брат же всё-таки! Послал в Вильну Яна Лутеку Бржеского склонять литовского властелина признать зависимость от польской короны, а Подолию уступить. Свидригайло ему - оплеуху!» - «Фу!
– скривилась Евфимия.
– Что за нравы!» Старик дотронулся до нежных её перстов: «И-и, милая! Витовтовна сына, коль правду сказывают, почём зря хлещет по щекам. Шемяка же - челядь видела - Софьюшку свою любимую так стебнул, бедная три дня плакала. Как твой батюшка говаривал по-латыни: «О времена, о нравы!»…»

Вчерашний рассказ о Литве настолько зажёг боярышню, что сама продолжила за сегодняшней трапезой:

–  Я давеча не дослушала, как же уладился Свидригайло с поляками?

–  История длинная, - расправил бороду Константин Дмитрия.
– Ян Лутека подступил к нему вдругожды и сызнова схлопотал по бритой скуле, да ещё попал в тесное заточение. Вот тут уж Ягайло вынужден был обрушиться на литовского самовластца. А гоже ли ратиться с родным братом?

–  Идти супротив своих!
– вставила Всеволожа.
– Ведь король Ягайло - литвин.

–  В том-то и закавыка, - примолвил князь.
– Король мягчал, подданные ожесточались пуще. Страшный был поход. Пленникам не давали пощады. Ягайло вызвал брата в Парчёв для мира. Тот не явился.

–  Достоит ли так поступать вождю?
– осудила Евфимия.
– Война не ради войны. Издревле говаривали: «Рать - до мира!»

–  Вот и решили ясновельможные паны, - продолжил Константин Дмитрия, - выставить несговорчивому вождю соперника. Возбудили смуту в его вельможах. Лаврентий Зоронба поехал в Вильну как бы склонять Свидригайлу к миру, втайне же надоумил литовцев-католиков призвать

на престол Витовтова брата Жидимонта, князя Стародубского. Составился заговор. Жидимонт, напавший внезапь, выгнал Свидригайлу из Вильны.

–  Как твой брат Юрий Дмитрия Василиуса из Москвы, - не утерпела сравнить Евфимия.

–  Не ровняй!
– возмутился Константин Дмитрии.
– Твой Василиус изгнан был по закону. Там - всё наоборот!

–  Ах, ты держишь Свидригайлову сторону!
– Улыбнулась Евфимия.

–  Чью же ещё?
– согласился князь.
– И не токмо я. Земли Полоцкая, Витебская, Смоленская, Чернигово-Северская, Киевская, часть Волыни и Подолии остались ему верны.

–  Русские земли, православные, - подхватила боярышня.
– У нас же, кроме уделов твоего брата, все остались верны Василиусу.

–  Ты забыла вятчан!
– сказал князь.
– Суть не в том. Тут сравненье невместно. Нас делит властолюбие и алчба, а Литву разделила вера. Жидимонту-католику без Польши было не усидеть. Признал власть короны, отдал Подолию.

–  Не уразумел простой истины, - покачала головой Всеволожа.
– Разделяемых верой объединяет отечество. Униженное отечество ведёт к гибели властелина.

–  Унижение Литвы сгубило и Жидимонта, - подтвердил князь.
– К тому же свиреп он был, аки коршун, и властолюбив, как петух. Палатин Троцкий Янут и гетман литовский Гумбольд составили заговор, да погибли под топором. И тут за дело взялись братья Чарторыйские Александр с Иваном. Знаешь, кто надоумил нашего Юрия Дмитрича жить под охраной ручной медведицы?

–  Трудно припоминаю, - напряглась Всеволожа.

–  Друг Шемяки Александр Чарторыйский!
– пристукнул по столу князь.
– Не помогла медведица Жидимонту. Заговорщики научились подражать царапанью её лапы. На этот звук он впускал зверя с выгула. Отпер- а вместо медведицы- Чарторыйские… Довелось ему быть убитым стальными вилами.

–  И Юрию Дмитричу зверюга не помогла, - вздохнула боярышня.
– Кто же повинен в смерти нашего князя?

–  Тайна сия за семью печатями, - помрачнел брат покойного.
– Но вернёмся в Вильну. Там уже и не мыслили о изгнанном Свидригайле. Невиданным преступлением запятнал себя сей несчастный. В Витебске сжёг на костре православного митрополита Герасима! Заподозрил в измене. С тех пор пошли слухи, что Свидригайло ссылается с Папой, ища поддержки. А тут возьми да уйди в мир иной восьмидесятишестилетний Ягайло. Захотел в весеннюю ночь соловья послушать, застудился и скончал жизнь. Наследовал ему юный сын Владислав. Литовцы же посадили на Гедиминов стол младшего Владиславова брата Казимира Ягайловича.

–  Нынешнего короля польского?
– догадалась Евфимия.

–  Всё так, - кивнул князь.
– Владислав погиб в битве с турками, Казимир воссел в Кракове, оставаясь великим князем литовским. Два государства под его скипетром вновь воссоединились. Всё вернулось на круги своя. За что ж Саня Чарторыйский принял грех на душу? Рассуди, попробуй! Теперь скитается. То воеводствует во Пскове, то в Новгороде гостит у дружка Шемяки на Даньславлевой улице.

–  На Даньславлевой?
– дрогнула Всеволожа, вспомнив Васёныша и князя Романа.

–  Опять больное место задел невзначай?
– спохватился Константин Дмитрич.
– Однако пришла пора сообщить тебе, детушка: кончилось время наших деревенских бесед. Завтра - в Новгород.

–  Завтра?
– ополохнулась боярышня.
– Отчего так скоро?

–  Надобно поглядеть, всё ли по поставу в моих хоромах на улице Рогатице, на Владычной стороне.

–  Я проживала неподалёку, - сообщила Евфимия, - на улице Лубянице в тереме степенного посадника Василья Степаныча Своеземцева.