Основание
Шрифт:
Молодой хозяин мельницкого замка осторожно постучал в дверь. Тихо скрипнула древняя дубовая кровать в глубине комнаты.
– Якуб, – прозвучал откуда-то издалека голос Сусанны, – это ты?
– Я, – тихо ответил он. – Ты не спишь?
– Нет, – произнесла девушка, торопливо поправляя постель. – Входи.
Война, стараясь не шуметь, потянул на себя массивную створку и боком, дабы не открывать ее полностью, проник к любимой. В комнате горел масляный ночник и пахло какими-то травами.
– Я сегодня почти не спала, – призналась, стыдливо натягивая до подбородка одеяло Сусанна. – Сходила к Гражине,
Знаешь, около полуночи Климиха приводила к Своду какого-то великана с бородой. Я не знаю, что они там делали. Странно это все. Дверь в комнате открыта, а в коридор не просочилось ни слова. Я сначала думала, – заговорщицки зашептала девушка, – что виной всему моя дверь, поэтому, когда шла пожаловаться Гражине на лекарство, специально не стала ее закрывать. Все равно – ни звука! А не больше, чем за час до рассвета сама Гражина приходила сюда справиться о том, не стало ли мне легче. Я спросила ее про космача. Оказывается, она по пути заглядывала и к Казику на огонек. Никого там не-е-ет, – с дрожью в голосе протянула Сусанна, – ни Климихи, ни ее косматого гостя. Гражина говорит, что мне это все привиделось. Разве такое может быть, Якуб? Я ведь его ясно видела.
Боюсь даже думать об этом. Хотя, – едва заметно улыбнулась Сусанна, – я и на самом деле немного спала, да только ведь во сне не великана этого видела. Глаза закрою, и – как наваждение – передо мной стоит дерево. Большое, раскидистое…
– Дерево? – не поверил своим ушам Война.
– Да, – принимая его удивление за простое участие, снова вздохнула Сусанна, – никогда бы не подумала, что не смогу спать из-за такого пустяка. Смешно, правда?
– Ты, – неловко дернулся к выходу Якуб, – …подожди меня. Я сейчас. Нужно проверить Казика, вдруг Свод очнулся?
– Я с тобой, – отбросила от подбородка одеяло Сусанна.
– Нет, – остановил ее Война, – не нужно. Это же Казик. Мало ли, твои прелестные глазки заметят то, что не пристало видеть панночке? Я скоро…
Он беззвучно проскользнул в коридор и на цыпочках подобрался к двери Свода. Взору предстала вполне себе мирная картина: скрутившись калачиком и поджав руки к раненым бокам, на краю широкой кровати глухо храпел англичанин, а на приземистом кресле, обычно стоявшем у камина в гостиной, его «песне» раскатисто вторил младший Шыски. Глядя на это, можно было подумать, что пламя масляного светоча, который Казику еще с вечера было запрещено тушить, несмотря на царившее в замке разорение, пляшет не от тянувшего из окна и коридора сквозняка, а целиком от трубных вариаций этой парочки.
Молодой пан мог бы вполне этим утешиться и вернуться успокоить любимую, если бы только он не знал, как умело эти двое могут маскировать свои темные делишки.
– Надеюсь, – воровски озираясь по сторонам и тихо, чтобы не было слышно в коридоре, произнес Война, – дорогой мой Ласт Пранк, ваш храп говорит о том, что воздух из вашего нутра наконец-то снова обрел отпущенные природой истоки, а ваши раны больше не сквозят. Бросьте же наконец кривляться, – продолжил после паузы Якуб, твердо начиная верить в то, что англичанин на самом деле спит мертвецким сном.
– Холера! –
– Черт, – хрипло вымолвил он. – Вы снова меня раскусили, мистер ночной гость.
– Гость? – Якуб вскинул брови. – По-вашему, я уже тут гость?
– Не цепляйтесь к словам, – заметил Ласт Пранк, с гримасой боли поправляя съехавшую на бок подушку за своей спиной.
Якуб подошел помочь.
– Климиха была? – участливо спросил он, когда Ричи наконец откинулся назад и перестал корчиться от неприятных ощущений.
– Была, – сухо ответил англичанин.
– И что?
– Ничего хорошего, – кисло выдохнул Свод. – По ее разумению, вокруг меня, как и прежде, лишь скорбный мрак и непроглядная темень.
– Ну хоть какая-то стабильность, – шутливо заметил Война.
– Это точно, – улыбнулся в ответ Ласт Пранк и тут же с досадой поморщился. – Мог ли я когда-нибудь подумать, что моя жизнь из фейерверка событий, начиненных порохом, вдруг перетечет в какое-то траурное, кладбищенское существование? Ей-богу, уж лучше в аду скакать на сковородках, чем так маяться, как сейчас.
Посмотрите на меня: ни жив, ни мертв. Мое существование – это какая-то поминальная кутья. Вроде и не горькое питье, но такое противное!
Как-то один из моих былых товарищей завещал нам отпеть его после кончины в христианской келье на острове близ Корсики. Возможно, наслушавшись священников, он решил-таки спасти свою душу? Звали его Эрлах, и наверняка он чувствовал, что с ним скоро что-то случится.
Так вот, епископ, когда к нему прибыла похоронная ватага «бывалых моряков», выпучил глаза и ответил нам, что тот персонаж, что рискнул бы заниматься грехами нашего, кстати, вполне мирно усопшего от гангрены товарища, ныне находится на работе! Он-де вечно занят тем, что разогревает для всех нас смолу в своих адских чанах.
Мы не впали в уныние, услышав эти слова, поскольку знали от людей о чудесах, происходящих в лоне римской церкви.
Так вот, когда толстяк епископ увидел сумму, отряженную усопшим на погребение, он (о чудо!) в тот же миг закрыл перед нами врата ада и выстелил ясные перспективы нашего будущего в райских кущах.
На мой взгляд, самого короля Испании этот епископ отправлял бы в последний путь с меньшим старанием. И все, казалось бы, хорошо, Война, но эта кутья…
Ведь ничего особенного: вода в миске, мед и кусочки пресной лепешки. Но вкус! Мне на тот момент казалось, что я лобызаю холодные уста нашего Борно. А ведь испить это надо было трижды! Понимаете теперь, почему я называю свою нынешнюю жизнь кутьей?
Мы, Якуб, когда прозябали без дела на судне, занимались черт-те чем: играли, спали, пили, а умница Эрлах читал нам арабские сказки или толстые книги эллинов о былинных героях и великанах.
И вот я думаю: что, если бы моя прошлая далекая жизнь попала на перо какому-нибудь сочинителю! Поверьте на слово, выходка с призраком, обитающим в разрушенной церкви, просто детский лепет по сравнению с моими былыми «подвигами»!
– Могу себе представить… – улыбнулся Война.
– Нет, – замотал головой Ласт Пранк, – не можете, мой друг, не можете… – Не понимаю, Ричи, к чему вы ведете?