Особь
Шрифт:
– Кто это? Почему он в нас стрелял? Что мы ему плохого сделали?
– Обычный псих, укушенный нашей хорошей знакомой, – бросил водитель. – Что самое печальное – это не его вина. Каждый из нас мог бы оказаться на его месте.
– А если… меня эта крыса укусит? – стеклянным от страха голосом спросила девушка. – Получается, что я даже на тебя смогу наброситься?
– Или я на тебя, – посуровел Мефодий Николаевич. – Но, думаю, если мы правильно себя поведем, ничего подобного с нами не случится. Зоопарк на сегодня – единственный островок во всем городе, куда наверняка не сунутся ни крысы, ни маньяки.
Сворачивая с проспекта, Суровцев заметил вдали приметный силуэт мотоциклиста в черном шлеме. Притопив педаль газа, он повел машину к служебному входу. Стрекот мотоциклетного двигателя нарастал. Остановившись, Мефодий Николаевич призывно посигналил. Высокие металлические ворота, ведомые электромотором, плавно отошли в сторону, и малолитражка вкатила на территорию зоопарка. Спустя какую-то минуту снаружи донеслось тарахтение байка, и Суровцев тут же поймал себя на мысли, что тембр мотоциклетного двигателя он запомнил на всю оставшуюся жизнь…
Глава 20
Пошла уже третья неделя с момента введения в Южном округе чрезвычайного положения…
Наверняка любой старожил, пробывший все это время в отлучке, не узнал бы родного района. По почти вымершему округу в ядовито-желтом смоге мелькали редкие прозрачные силуэты, тщась продолжить призрачную жизнь. Едва ли не треть домов смотрела на улицы и дворы пустыми глазницами окон со следами пожаров. Сожженные автомобили и трупы на улицах превратились в естественную составляющую городского ландшафта. Специальные команды правоохранителей на бронемашинах убирали их каждое утро – перспектива глобальной эпидемии была слишком очевидна. Большинство трупов оказывалось невостребованными, морги были забиты до отказа, мест для захоронений в Южном округе почти не осталось, и распухшие, раздувшиеся тела самосвалами вывозили в крематорий. К несчастью, лето выдалось знойным, удушливым, безветренным. В недвижном воздухе стояли городские испарения, к которым примешивалось жутковатое амбре гниющего человеческого мяса, проникая даже за наглухо закрытые окна квартир.
Выжившие – по предварительным подсчетам, их теперь оставалось не более трех четвертей от всего населения округа – сидели по домам, выходя на улицы лишь в случаях крайней необходимости. Стихийно формировались домовые комитеты и отряды самообороны. Делегации вооруженных мужчин с самого утра отправлялись в специальные продуктовые распределители. Для таких поездок использовались машины с самодельной противопулевой защитой: заэкранированные сверху донизу кровельными листами, с засыпанным в междверное пространство песком. Внешне эти машины неуловимо напоминали вагоны бронепоезда. От автоматных очередей эти самодельные ухищрения, конечно же, не спасали, но сбивали траектории пуль, погашая при этом часть энергии. Огонь из стрелкового оружия открывался из таких машин безо всяких церемоний – при малейшем подозрении налета.
Микроавтобусы «Скорой помощи» выезжали лишь в самых экстренных случаях – к роженицам или раненым детям. Милиционеров катастрофически не хватало – тем более что их стреляли, вешали и топили едва ли не ежедневно. Толпа мародеров умудрилась разграбить огромный воинский склад, и огромное количество стрелкового оружия расползлось по всему Южному округу. Школы и вузы давно закрылись – туда все равно никто не ходил, да и большинство таких зданий было сожжено. Не работали суды, прокуратура, редакции окружных газет и местных интернет-изданий. Однако надо отдать должное властям: и электричество, и водопровод, и газоснабжение все еще функционировали в полном объеме. Усиленные наряды милиции в кевларовых бронежилетах охраняли электростанции, трансформаторные и газораспределительные пункты. К особо важным объектам прикомандировали тяжелую бронетехнику. Приземистые, в фасетчатой противокумулятивной броне, танки угрожающе возвышались у въездов на все мосты, а также у продуктовых складов и крупных супермаркетов.
Продукты на баржах доставлялись исправно, по несколько раз в день – несмотря на многочисленные попытки вооруженных налетов. Однако продуктов на всех не хватало, потому что большая часть уходила «налево». Пышным цветом расцвел черный рынок, на котором можно было достать практически все – от любых деликатесов до стрелкового оружия. Деньги, драгметаллы и прочие привычные ценности теперь почти не котировались, в отрезанном от остального мира Южном округе царил натуральный обмен. Килограмм муки менялся на банку свиной тушенки, за ящик макаронов можно было купить пистолет с полной обоймой, за блок плохеньких сигарет нанять для охраны наряд милиционеров на броневике. Особо ценился «калашников», продававшийся в стандартном наборе с двумя полными рожками, перевязанными скотчем: за него просили сто килограммов картофеля или мешок крупы. Еще дороже котировались средства личной гигиены и табак: брусок хозяйственного мыла менялся на полную пистолетную обойму, за пачку махорки можно было купить противопехотную мину или две дюжины куриных яиц. Настоящим же королем рынка стало спиртное, что неудивительно: депрессия, поразившая граждан, требовала немедленного подавления. Да и комплекс «пира во время чумы» свойственен для всех отчаявшихся во все времена; от безысходности и каждодневного страха многие пустились во все тяжкие. Ящик дешевого крепленого вина типа «чернила» запросто менялся на гранатомет; за ящик водки с ходу предлагали спецназовский набор из бронежилета, автомат с полным боекомплектом и две гранаты.
Интернет, телефонная и мобильная связь были предусмотрительно отключены – чтобы обезумевшие от страха и отчаяния люди не сеяли панику в других районах города. Городское начальство, следуя старому принципу «пуганая ворона куста боится», отключило даже локальные компьютерные сети Южного округа. Работала только радиосвязь на специальных служебных частотах. Зато телеканалы «оттуда» все еще вещали, и бодрые репортажи якобы «из зараженной зоны» неимоверно бесили жителей Южного округа. Такой вакханалии вранья невозможно было себе и представить; фразы «ситуация под контролем» и «очаги опасности постепенно локализуются» вызывали приступы лютой матерщины зрителей; профессиональных телеврунов были готовы порвать на части не только маньяки, но и обычные граждане.
Любые попытки удрать из блокадного района безжалостно пресекались. Никто на том берегу не мог дать гарантий, что из Южного округа бежит человек адекватный, а не инфицированный страшным вирусом. Каждый день с набережной хлопали выстрелы снайперов, трещали пулеметные очереди – там отстреливали смельчаков, пытавшихся переправиться на противоположный берег. Один отчаявшийся даже соорудил дельтаплан, на котором попытался перелететь с набережной через реку. Летун почти достиг цели, однако, подстреленный с крыши, запутался в высоковольтных проводах железнодорожного моста и тут же сгорел.
Удивительно, но выбраться из зараженного района нельзя было даже за щедрую взятку. Видимо, происходило это не из-за честности милиционеров на блокпостах, окружавших Южный округ по периметру, а из-за их непреодолимой боязни заразиться чудовищным вирусом.
Как бы то ни было, жесточайшие меры оказались действенны. Южный округ, перекрытый для въезда-выезда наглухо, так и остался «гиблым местом». Ни Rattus Pushtunus, ни маньяки так и не проникли в другие районы мегаполиса. Чудовищная эпидемия была наглухо блокирована, однако метастазы безумия все глубже и глубже проникали в каждодневную жизнь.
С наступлением темноты улицы вымирали полностью. В округе орудовали безжалостные маньяки. Не находя очередных жертв, они сцеплялись друг с другом, сжигали редкие автомобили с водителями и пассажирами, зачастую врывались в квартиры, вырезая там все живое и сжигая обстановку. Способы умерщвления отличались теперь необычайной жестокостью, свидетельствовавшей о полном омертвении чувств и окончательном параличе разума: жертв сжигали заживо, растворяли в кислоте, разрывали на части при помощи автомобилей, даже вырывали у них внутренности. Ни старость, ни беременность, ни малолетство не становились преградой для обезумевших. Скорее, наоборот: чем беспомощней выглядела жертва, тем с большим садизмом над ней измывались.