Особенности брачной ночи или Миллион в швейцарском банке
Шрифт:
— Так тело и упер кто-то из могилы… Ироды…
— Сами вы ироды, — вклинился третий голос. — Живую ищут, живую… Не померла она… Машкерад то был, забава придворная…
— Тьфу!
— Да не-е-ет! — возразил четвертый. — Ищут шута!
— А что с ним?
— Помер!
— А чего ж ищут?
— Так помер, а тело из часовни пропало! Оборотень…
— Разговорчики! — рыкнул еще один голос. — Солдаты… мать твою… А ну! Выполнять приказ! Осмотреть все помещения! Каждый закоулок! Ищите женщину с длинными косами! Кто найдет — тому награда, пять золотых!
И загремели засовы.
Я заметалась
Я шарила ладонями по стене возле кучи меховых шкур, моля Господа, чтобы потайная дверка открылась, чтобы спасение продолжалось…
И Господь услышал меня: под пальцами сдвинулся каменный выступ, разверзлась земля, и я по наклонному желобу соскользнула вниз, шлепнулась на пол, больно стукнувшись коленками, вскочила и ринулась по коридору. Коридор тут же кончился, я налетела грудью на стену. Стена распахнулась, как дверцы шкафа, и я кубарем вывалилась на шкуру медведя. Нос у медведя был черный и немного потертый. Медведю срочно требовался новый нос.
Да, требовался нос…
— Аньес! — закричал Хендрик и подхватил меня на руки.
— Ведьма! — проворчала Гунда, удаляясь в соседнюю комнату и плотно прикрывая за собой дверь.
Никогда в жизни я не была так счастлива. И я понадеялась, что все невзгоды позади.
Глава 22
Год 2005, после рассвета
Несчастья только начинались. Мы шли и шли, а потайной ход все не кончался. В голове шевелились неприятные мысли, что на роду мне, видно, написано погибнуть в Грюнштайне, если не от руки шута, то заблудившись в подземелье замка.
— Еще далеко? Может быть, лучше вернуться? Почему мы так долго идем? Ты знаешь, куда мы идем?
— Никто толком не знает всех ходов. Замок все время достраивали и перестраивали. Но мы уже где-то у реки. Слышишь, шумит вода.
Где-то действительно шумела вода. Под ногами хлюпало, пахло сыростью и плесенью. Я шла и злилась. Мне надоело это дурацкое приключение в раннеготическом стиле. Мне надоел страх, мне надоели Оливии, змеи, стрелы, шуты и сыщики.
Мне осточертел этот молчаливый сыщик. Ну и пусть считает меня бандитским наймитом и пособником. Ну и пусть молчит. На все мои вопросы он только хмыкал или ворчал, что сам ничего не понимает. Что это за сыщик, который ничего не понимает и не может найти выход из потайного хода? Черт дернул меня приехать в Грюнштайн! Как мне все надоело! Как я устала…
Как я устала от непонятных тайн и хитрых юристов! Меня не отпускала мысль, что я участвую в каком-то странном лицедействе, как будто поступки мои — и не мои вовсе, будто кто-то невидимый дергает за веревочки, и я двигаюсь, исполняя роль дурочки. А вокруг декорации, шекспировские страсти кипят, гамлеты скорбят по усопшим офелиям, тени отравленных королей бродят по сцене, а я хлопаю глазами и мешаюсь у всех под ногами.
Я устала, мне хотелось погрузиться в горячую ванну, а потом забраться в чистую постель и долго спать. Мне хотелось спать, пить и есть. Мне зверски хотелось есть. Хоть что-нибудь, хоть сухарик, хоть глоточек горячего кофе. Кофе! Пахло крепким кофе. Запах был слабым, едва уловимым, но ошибки быть не могло: то был аромат кофе. А где кофе — там люди! Плевать, что они ищут сокровище. Я не буду им мешать. Пусть копают себе на здоровье. Я только выпью чашку кофе и уеду.
Я повела носом и уверенно двинулась вперед. Я шла по запаху, как гончая. Чем отчетливее становился запах, тем быстрее я шла. Анри еле поспевал за мной и сердито шипел, что идти надо тихо, еще не известно, кто ждет нас впереди.
— Ну и оставайся здесь. И не ходи за мной. И сиди тут на своих сокровищах, как скупой рыцарь, — бубнила я под нос и злилась.
Коридор распрямился, шум воды остался позади, а запах усилился. И я увидела свет. Он пробивался в щель неплотно пригнанных деревянных панелей.
— Стоп, — сказал сыщик, и я остановилась.
Он отстранил меня, подкрался к щели и приник к ней глазом. Потом радостно улыбнулся и рубанул локтем по доскам. Гнилое дерево разлетелось в щепы, аромат кофе хлынул в потайной ход, а в комнате послышался сдавленный крик.
— Гунда, не пугайся, это мы, — и он шагнул в пролом, а вслед за ним и я.
— Ах ты, противный мальчишка! — Гунда сидела за длинным кухонным столом, сердито поджав губы и приложив ладонь к черному платью на левой стороне груди. — Смотри, что ты наделал: из-за тебя я пролила кофе.
Действительно, возле белой керамической кружки с рекламным изображением Грюнштайна растекалась коричневая лужица. А рядом с лужицей возвышалась плетеная корзинка для пикников, полная яств. Мне пришлось сесть на лавку, чтобы не упасть от головокружения. Для начала я отломила здоровенный ломоть домашнего хлеба, затолкала его целиком в рот вместе с куском мягкого сыра и сделала большой глоток кофе. Прожевать удалось с трудом и не сразу. Я повторила эксперимент и почувствовала настоятельную потребность расстегнуть пуговицу на джинсах. Когда с хлебом и сыром было покончено, жизнь приобрела некоторую привлекательность.
Эта привлекательность выразилась в том, что от сытости меня повело в сон, а разные проблемы в виде утерянной сумочки, бродячих привидений, стреляющих арбалетов и шутов-убийц отошли на второй план. Анри пошарил рукой на дне плетеной корзинки и вынул бордовое яблоко, сочное и красивое, как на картинке. Он щедро протянул его мне. Я прислушалась к внутренним ощущениям и пришла к выводу, что яблоко уже не поместится, пришлось вернуть его в корзину.
Я привалилась головой к плечу Анри и прикрыла тяжелые веки. Свет керосиновой лампы расплылся солнечным озером, черное платье Гунды превратилось в перья, а длинный нос — в клюв вороны. Ее голос с каркающими интонациями доносился с другого берега озера.
— Что случилось? Почему у тебя шишка на лбу? Как вы очутились в коридорах?
Ей отвечали сыщики Эркюль и Пуаро (иногда Эркюль, иногда Пуаро), находившиеся где-то совсем рядом.
— Ничего не случилось, мы просто заблудились. Я ударился и выступ в своде потолка, вот и получилась шишка.
— Чего ради вас понесло в коридоры? Это же опасно…
— Это я так решил сократить путь к библиотеке.
— Ты что-нибудь выяснил?
— Прошлой ночью здесь был папаша Бонифаций и Блум.