Особенности брачной ночи или Миллион в швейцарском банке
Шрифт:
Голова шла кругом. Я не знала, что и подумать. Выходит, все уже догадались, что я не Агнес, но продолжали ломать комедию. Чего они ждут? Смерти Хендрика? Магнус обещал своей любовнице драгоценности с желтым камнем. Конечно же, он имел в виду корону с желтым алмазом из сокровищницы! Толстяк спит и видит себя маркграфом! Изабелла с юным пажом мечтает прибрать все богатства! Да у них тут целый заговор! И Марианна с ними заодно — мстит за отвергнутую любовь. Надо скорее Хендрика предупредить! Где-то же должен быть выход из потайного хода! Где-то же должны быть люди!
Я остановилась и оглянулась. Сзади было черным-черно. И впереди — не светлее. Хотя — нет! Чуть-чуть светлее. И я поспешила вперед, туда, куда вел меня Шарльперо.
Свет проникал через щель между плохо пригнанными досками. Тянуло кухонными запахами. Я так обрадовалась, что чуть не закричала от радости. Там, на кухне кто-то был, живые люди: один громко чавкал, другой гремел котлами. Я заглянула в щель и обомлела.
За длинным кухонным столом сидел Блум и жадно пожирал варево, зачерпывая его из миски. Тот самый Блум, который слыл самым утонченным кавалером, тот самый Блум, который щеголял своими манерами. А уж каков был его вид — и сказать страшно: лохматый, небритый, грязный. По его подбородку стекал жирный соус, но он этого не замечал.
К столу подошла толстая кухарка и навалила в его миску еще варева. Блум сытно рыгнул, отер пальцы о колено и полез кухарке под юбку. Тот самый Блум, который клялся мне в любви, уверял, что я самая необыкновенная и нежная девушка, что, кроме меня, для него никого не существует, что он будет мне верен по гроб жизни… Да, он говорил это!
— Блум, — простонала я. — Блум, что ты делаешь? Как ты можешь?
Не знаю, что на меня нашло, но только я дернула гнилую доску, щепки упали на заплеванный пол, и я шагнула в кухню.
— Ой, — сказала кухарка и завалилась под лавку.
Блум ничего не сказал, но у него был такой вид, будто он увидел привидение.
— Блум, — простонала я. — Блум, что ты делаешь? Как ты можешь? Ты же обещал мне верность по гроб жизни!
— Ик, — сказал Блум.
— И где же твоя верность?
— Ик.
— Блум, прекрати икать! Отвечай, где твоя верность?!
— Аньес, ик, — сказал он и бухнулся на колени. — Аньес, я сдержал свое слово: я был верен по гроб твоей жизни.
— А что же ты делал сейчас?
— Так ты же уже умерла! Ик-ик-ик. Я не могу быть верен тебе после твоей смерти!
— Что ты говоришь?! Я живая! Вот, дотронься! — и я шагнула к нему.
— А-а-а!!! — заорал он, отползая к печи. — Не подходи! Чур меня!
— Блум! — растерялась я. — Что ты говоришь?
— Прошу тебя, уходи! Не мучай меня!
— А где же твоя любовь? — спросила я и сделала еще один шаг.
— А-а-а!!! — завопил он, отскочил к очагу, схватил крышку от огромного котла и спрятался за ней, как за щитом. — Чур меня… — Его колени, видневшиеся из-под крышки, ходили ходуном.
Я постояла немного и вернулась в потайной ход. Уж лучше заблудиться и умереть в лабиринте Грюнштайна, чем видеть перед собой такого Блума.
— Мьяу, — сочувственно сказал Шарльперо и поманил хвостом а черную топь потайных ходов.
Да, поманил в топь…
Душа моя истекала горючими слезами, сердце рвалось на части от горя и обиды. Вот какие они — мужчины! Нельзя верить ни единому слову! Ах, как был прав шут: они все — победители, они все — жестокие солдаты. Их вздохи при луне и жаркий шепот — это обман, это ловушка для простодушных девушек. Стоит им только накинуть на голову невесты фату и навернуть кольцо на палец, как их клятвы и нежные поцелуи превращаются в осколки и черепки. Они шагают напролом, прямо в замызганных дорожной грязью сапогах по нежным лепесткам наших чувств… Ах, как был прав шут… Бедный Варкоч…
— Мьяу! — согласился Шарльперо и уселся посреди круглой площадки, к которой сходились несколько черных тоннелей.
— И куда дальше? — водила я свечой, с опаской заглядывая в воронки ходов.
— Мьяу! — торжествующе сказал кот и тронул лапой светлый шерстяной комок, который валялся как раз в центре площадки.
Я подошла ближе и с брезгливым отвращением поморщилась. На полу лежала крыса. Очень крупная, размером с Шарльперо, крыса-альбинос.
— Ну, что ж, молодец, спасибо тебе, хороший трофей, — уныло похвалила я его.
Кот заурчал, ткнулся лбом в колено и победно выгнул спину.
— Ну, пошли обратно, — позвала я его и первой нырнула в коридор, из которого, как мне показалось, мы только что вышли. Свеча догорала, фитиль еле теплился, успеть бы вернуться.
Да, свеча догорала…
— Где это мы? — спросила я Шарльперо, и меня окатило ледяной волной страха. Свеча освещала три ступени вниз. — Не было ступеней… Я же помню… Мы заблудились…
— Мьяу, — согласился кот.
Холод сырых камней пробирал до костей. Изо рта вырывались клубочки белого пара. Ах, лучше бы я умерла, ах, лучше бы меня убил неведомый убийца, и я бы не изведала страха замурованного заживо узника. Ах, лучше бы я разделила участь любимой жены Хендрика…
Но почему же Хендрик сказал, что у Агнес был писклявый голос? Писклявый голос — так не говорят о женщинах, которых любят… И почему он не знал, какого цвета у нее глаза? Разве можно не заметить, какого цвета глаза у любимой женщины? И вспомнился мне тот взгляд Гунды в зеркале, тот настороженный взгляд, каким люди проверяют, поверили ли в их ложь. Старуха солгала. Маркграф женился на Агнес из-за приданого, а сам продолжает любить Марианну! Как он любит ее? Как он целует ее? Неужели так же, как и меня в рыцарском зале?
И стало мне горько и обидно.
— Да, я виновна! — ворвался во тьму страстный женский голос, и я замерла. — Да, я виновна! Но вина моя только в одном: в том, что я так и не смогла вырвать тебя из сердца! Я люблю тебя! Ты слышишь, я люблю тебя! Вот, стою перед тобой на коленях, и ты можешь делать со мной, что тебе вздумается! Что же ты молчишь! Ну скажи хоть что-нибудь!
— Встань, Марианна, — сказал мужчина, и я узнала интонации маркграфа.
— Я знаю, и ты все еще любишь меня. Такое не забывается! Вспомни, как ты ласкал мое тело! Вспомни, как ты меня целовал! Вспомни, что ты мне говорил! Ну посмотри же на меня! Ну ты же помнишь мое тело! Разве у твоей жены такое тело?!