Особые приметы
Шрифт:
— Прости, — извинился Альваро. — Я про это забыл.
— Интересно, какое чувство ты испытываешь, придя сейчас в бывший дом твоих родных?
— Не знаю. Они жили такой призрачной жизнью… мне иногда трудно поверить, что их жизнь была реальностью.
Сторож, охранявший здание, предложил провести их по комнатам. Альваро показал ему удостоверение Национального совета культуры, и сторож пояснил, что во втором этаже идет ремонт, там вскоре разместится общежитие школы по подготовке инструкторских кадров.
— Товарища Соню вы знаете?
— Да, — неопределенно ответил Альваро.
— Передайте ей, пожалуйста, что мы не получили краску.
— Дом конфисковали давно?
— После хозяев здесь жили русские инженеры, но они уже уехали домой.
— А вы их знали?
— Хозяев? — Сторож неторопливо закурил сигарету. — Нет, не пришлось. Они уже третий год как сбежали. В Штаты подались, вместе с шофером, со служанкой. Собаку только оставили. Мы не знали, как ее кличут, назвали Черныш.
В гостиной подготовленная к отправке мебель дожидалась фургона, который должен был ее увезти. Верхний этаж перестраивали. Сторож показал им будущие спальни.
— Когда ремонт закончится, здесь будут жить больше сорока инструкторов.
В углу под слоем пыли лежали сваленные в кучу остатки библиотеки Хуана Карлоса. На письменном столе в ворохе никому уже не нужных счетных книг и накладных, полученных некогда от экспроприированных ныне предприятий, Альваро обнаружил экземпляр газеты «Диарио де ла Марина» и, перелистывая его, увидел на одной фотографии знакомое лицо кузена — тот был снят с какой-то делегацией северо-американских бизнесменов. «На нашем снимке: суперинтендант центрального правительства инженер Хуан Карлос Мендиола. Как вы можете убедиться, этот элегантно одетый, занимающий весьма высокий пост человек еще сравнительно молод. Живой ум, орлиный взгляд, завидное красноречие и глубокое знание дела сразу приковывают к нему внимание. Наш фотокорреспондент запечатлел сеньора Мендиола в тот момент, когда он, стоя перед изображением сахарного завода, снятого с высоты птичьего полета, и схемой производственного процесса на современном сахароваренном предприятии, дает пояснения присутствующим и отвечает на их вопросы…» Альваро бросил газету в кучу бумажного хлама, откуда минуту назад ее извлек.
Они распростились со сторожем, пообещав непременно позвонить товарищу Соне, и спустились в сад. Черныш спал на траве. Уходя, Альваро, как жена Лота, оглянулся. Его воспоминание о доме, его облике, уже успело измениться: черты прошлого слились с настоящим, утратив при этом все для себя характерное. Мелькнула удивившая Альваро своей отчетливостью мысль, что, подменив старый образ новым, исчезнувший мир пытается хоть как-то сохранить и пережить себя.
— Что с тобой? — спросила Сара. — Тебе плохо?
— Нет, нет. — Они ехали по Авенида-де-лас-Америкас в сторону Санта-Фе. — На меня подействовал их дом. Я вдруг почувствовал, что свободен… Свободен и страшно стар.
— Стар? Почему?
— Не знаю… Ощущение такое, будто дописана и перевернута последняя страница какой-то большой главы моей жизни. И еще сознание, что мы бессильны перед временем. Тебе кажется, будто прошлое еще живет в твоей памяти, но вот приходит минута — и вместо воспоминаний ты обнаруживаешь пустоту.
— Я тоже порой чувствую себя старой, — заговорила Сара. — Когда не могу помочь людям или вижу, что меня не любят. Однажды мама наказала меня, и ночью мне приснилось, что я поседела. Потому я так на все и набрасываюсь.
— В твоем возрасте я тоже на все набрасывался. Мне все было нужно: книги, друзья, девушки… Потом я осмотрелся, и мне ничего не стало нужно.
— С тобой что-нибудь случилось?
— Нет, это произошло не сразу. Я начал терять интерес сначала к одному, потом к другому, постепенно… И в один прекрасный день открыл, что меня ничто больше не привязывает к жизни.
— Ты уже тогда был женат?
— Да. Я пришел к этому выводу не так давно, года два-три назад.
— Ты любил жену?
— Я и сейчас ее люблю. Сара. Но когда-то я думал, если двое любят друг друга, они могут друг друга поддержать, могут помочь друг другу. Со временем я убедился, что это не так. Теперь я знаю: мы не в силах помочь никому.
— А мне вот мама помогала — и сколько раз. Даже ты, хоть ты и не любишь меня, ты тоже мне помогаешь.
— Это самообман. Тебе только так кажется, будто я чем-то тебе помогаю. На самом деле я бессилен что-либо для тебя сделать, так же как и ты для меня. Никто не может защитить другого от него самого.
— А разве твоя жена никогда не была тебе поддержкой?
— Никогда.
— А ты ей?
— Я же тебе говорю: это невозможно. Она меня любит, я тоже ее люблю, но помочь друг другу мы не можем ничем.
— Если бы ты любил меня, ты бы этим помог мне так, как никто другой в моей жизни. — Сара смотрела прямо перед собой. — Ты обещал мне, что сегодня…
— Извини. Я снова забыл.
— Альваро, обними меня. Крепко! — жалобно попросила она. — Постарайся хотя бы несколько часов не думать о себе…
Он остановил машину на пустынной улице, и они чуть не задохнулись от поцелуев. Сара смотрела на него блестящими глазами, в которых появилось незнакомое ему прежде выражение значительности и взрослости. Потом она через силу улыбнулась.
— Так-то лучше, — похвалил ее Альваро.
— Ты меня любишь?
— Конечно.
— Помни же, что ты в меня влюблен.
— Помню.
— Можно, я положу голову к тебе на плечо… Я мешаю тебе править?
— Нет.
— Вези меня, куда хочешь. Мне ничего не надо, только быть рядом с тобой.
Они снова выехали на автостраду. Справа, закрывая вид на лагуны Хайманитас, пестрела яркая россыпь крошечных коттеджей. По автостраде, в том же направлении, что и машина Альваро, двигалась военная колонна. Альваро видел в зеркале тщательно замаскированные свежесрезанными зелеными ветками грозные громады танков и зачехленные орудия. Между машинами ловко маневрировал верткий штабной «джип»; он командовал движением колонны. В кузовах грузовиков и на орудийных платформах ехали бойцы повстанческой армии, они были спокойны и веселы, словно направлялись на праздник. В Санта-Фе «моррис» свернул с автострады на чистенькую асфальтовую дорогу. Альваро хотел сфотографировать старинный танцевальный павильон, стоявший на перешейке между лагуной и морем. Раньше здесь находились купальни для простонародья. Дорога была обсажена деревьями, и Альваро остановил машину, чтобы оглядеться, — так поразило его увиденное. После национализации частных пляжей народ ездил отдыхать в недоступные для него прежде места, где проводила время буржуазия, на ее курорты, в ее клубы, и потому пляж, куда съезжались когда-то для отдыха гаванские негры, сразу пришел в упадок. Закрылись рестораны и кабачки, обветшали и развалились брошенные киоски и бары. Казалось, на все здешние постройки разом обрушилась старость и время без всякой нужды, в какой-то исступленной ярости ускорило разрушение того, что создали люди. Альваро вышел из машины и стал читать позеленевшие латунные таблички и полусмытые надписи: «НЕ ИМЕЮЩИЕ КАБИНОК НА ПЛЯЖ НЕ ДОПУСКАЮТСЯ», «ВОСПРЕЩАЕТСЯ ЗАНИМАТЬ СТОЛИК, НИЧЕГО НЕ ЗАКАЗЫВАЯ», «ЗА ПОТЕРЮ КЛЮЧА ВЗИМАЕТСЯ 60 CЕНТИМО». «ПОСЕТИТЕЛИ, ПРИХОДЯЩИЕ СО СВОИМ СПИРТНЫМ, НЕ ОБСЛУЖИВАЮТСЯ». Он попытался представить себе шумное оживление, которое царило здесь прежде: детей, плещущихся в воде у самого берега; послеполуденный отдых влюбленных, уснувших в обнимку под большим зонтом; картинную мускулатуру силача негра в матросской шапочке, отплясывающего под звуки музыкального автомата. Сквозь дыры в стенах виднелось море, и вся курортная улица со всеми ее строениями походила на декорацию, нарочно поставленную здесь для киносъемки. В ободранном ресторане, где подавались кубинские блюда, играли в домино трое стариков, ветер трепал клочки объявления, оповещавшего по-английски о поступлении новых товаров, давно исчезнувших из продажи, а рядом стояли хрупкие деревянные хижины на сваях, казалось, они лишь каким-то чудом удерживают в воздухе свое непрочное равновесие и первый же порыв ветра сметет их, как карточные домики, превратит в груду обломков, сея на своем пути разрушение и смерть. Сара печально смотрела на эту картину запустения. Внезапно она крепко сжала руку Альваро.