Особый слуга
Шрифт:
Порой Полетт выходила из мрачной своей обители на солнечный свет, чтобы передохнуть и развеяться. Тогда она шла в хозяйственные помещения, или гуляла по саду, или смотрела, как дворники приводят в порядок территорию особняка и улицу перед ним. В наследство от покойного супруга графине досталось двенадцать лошадей, и она ломала голову, как лучше разместить их. Помещения для лошадей спешно перестраивались, расширялись, переносились перегородки в стойлах. На сей раз Полетт отправилась к конюшне, взглянуть, как идет работа. Это было настоящее мужское царство, куда женщинам путь заказан. Здесь трудились усердно, слаженно, подбадривали друг друга, громко и от души шутили и также громко заразительно хохотали. Мелькали улыбчивые лица, сощуренные от
Чувствуя себя непрошенной гостьей, Полетт укрылась в тени раскидистой акации и наблюдала за разворачивающимся действом, хотя бы таким образом делаясь его участницей. Среди работников был и Северин. Памятуя, что его отец работал конюхом, графиня вверила своему новому слуге заботу о лошадях. Как и прочие, бывший дворецкий был бос, с закатанными до локтей рукавами, его полотняная сорочка насквозь пропиталась потом, влажные золотые кудри окружали голову сияющим нимбом. Северин остановил одного из слуг, что нес через двор ведро воды, стянул через голову сорочку и опрокинул ведро на себя, разом намочив и волосы, и грудь, и штаны.
Графиня попятилась дальше в тень, испугавшись той жаркой волны, что прокатилась по ее телу, замерев где-то в глубине живота. Завороженно она смотрела на широкую грудь мужчины, на треугольник золотых волос, сужавшейся к животу и дорожкой уходивший под пояс штанов, на крепкие мышцы спины, на перевитые выпуклыми венами руки. Его тело было телом атлета или натурщика — мощное, излучающее кипучую, неукротимую жизненную энергию. Каждым движением он будто утверждал собственное бытие.
У Полетт вдруг возникло неодолимое желание пройти через двор, стать против Северина, положить обе ладони ему на грудь и стоять, просто стоять рядом, впитывая солнечный свет, которым, казалось, проникнуто все его существо. И таким сильным было это желание, что оно зажгло пульсацию в центре ее ладоней, точно там находились невидимые магниты, из всех направлений выбирающие одно, самое верное. Противясь наваждению, Полетт сжала ладони в кулаки и поспешила от жаркого солнечного дня в холодный даже в летнюю пору кабинет управляющего, к своим бухгалтерским книгам и счетам.
Виденная ею картина не шла из головы — стоило только смежить веки, как вместо унылых закорючек перед ней представал Северин во всем его золотом совершенстве. Больших трудов стоило Полетт сосредоточится на финансах и бухгалтерии. Однако, вникнув и распределив в голове цифры и записи разом, графиня, как часто это случалось, уже не хотела прерываться, ведь в следующий раз опять бы пришлось вникать заново. По этой причине Полетт обычно засиживалась в кабинете допоздна, прерываясь лишь на обед, который просила принести прямо сюда. Ей хотелось непременно разобраться со всем к началу зимнего сезона, чтобы вернуться к светской жизни, зная, что дела в порядке. Но, судя по количеству накопившихся бумаг, задача была невыполнимой.
Полетт писала родителям: «Дорогие papa и mama! К большому моему огорчению, никак не могу выбрать время, чтобы исполнить свое обещание вас навестить. У меня случилась беда — умер прежний управляющий, а замену ему я не подберу никак. Если вы можете дать дельный совет в отношении подходящей кандидатуры, с радостью ему внемлю. Дочь ваша, Полетт». За написанием письма графиня и заснула, уронив на столешницу свою темную головку.
Каково же было удивление Полетт, когда по пробуждении она обнаружила себя не в стылом кабинете, а в собственной спальне. Она лежала в постели, укрытая одеялом. На ней не было ни платья, ни чулок, из прически выдернуты шпильки, и волосы свободно расплескались по подушке. Графиня готова была подумать, будто письмо родителям, за которым она засиделась допоздна, ей приснилось. Но нет,
Пока Полетт изучала счета, пока выписывала траты, пока читала отчеты о проделанных в усадьбе работах, эта загадка не давала ей покоя. Мысли о горничной графиня отмела сразу — Аннете не достало бы сил нести хозяйку до спальни, затем принялась перебирать в памяти лица недавно набранных слуг. Ей сложно было вообразить, что кто-то из челяди мог ее раздеть и еще сложнее было простить такую вольность. Единственным человеком, чье присутствие она допускала в своей спальне, был Северин. Но была ли ее догадка верна или Полетт думала так потому, что ей самой этого очень хотелось?
Около пяти часов графиня, как обычно, просила подать в кабинет обед. Дверь отворилась, на пороге появился герой ее грез с подносом. Полетт улыбнулась:
— Входите, Северин, буду рада сделать перерыв. Боюсь, я переоценила собственные сил, работа управляющего оказалась куда сложнее, чем я могла вообразить.
Говоря, она мысленно осматривала себя с головы до пят. С утра Аннета уложила ей волосы в высокий узел, оставляя открытой линию шеи и плеч. Ее дневное платье было совсем простым, из синего шелка с круглым вырезом и маленькими стеклянными пуговками. Поверх платья Полетт накидывала вязаную шаль, спасаясь от неизбывного, пробирающего до костей холода.
— Ставьте обед сюда, пожалуйста.
Она вскочила и принялась освобождать пространство среди завалов книг и бумаг. При этом шаль соскользнула с ее плеч и упала на пол. Полетт наклонилась поднять ее, в то же время склонился и Северин, и когда она коснулась шали, его рука легла ей на запястье. Лицо слуги оказалась так близко, что графиня могла разглядеть поры его кожи, россыпь веснушек на щеках и напряженный излом рта. Затем она подняла глаза выше и натолкнулась на взгляд небесно-голубых глаз. Мгновение, показавшееся ей вечностью, Северин смотрел на Полетт, безотчетно поглаживая ее запястье большим пальцем. Затем, точно опомнившись, он забрал шаль из ее ослабевшей руки и бережно укутал ей плечи.
— Простите, ваше сиятельство, — обронил слуга.
— Нет, ничего, спасибо, — хрипло отвечала Полетт, путаясь в словах и собственных чувствах. Губы ее пересохли. — Чему обязана удовольствию видеть вас? Здоровы ли лошади? Боюсь, если с ними случится неприятность, мой покойный супруг станет преследовать меня во снах.
Она хотела спросить вовсе не о лошадях, а о вчерашнем вечере, но ей не хватило духу.
— У лошадей вдосталь сена и овса. Как доделаем конюшни, примемся запасаться на зиму. Давеча кузнец перековал Берту, подковы у ней совсем стесались.
Из любых иных уст речи об обустройстве конюшен скоро начали бы утомлять Полетт, однако слушать Северина она могла бесконечно. Ей нравился этот мужчина, нравился много сильнее, чем допустимо между хозяйкой и слугой. Абсолютно все было в нем хорошо: и спокойная уверенная сила, которую он не выпячивал, но которая тем не менее виделась явно, поскольку была самой его сутью, и мягкая картавость в его голосе в те минуты, когда он бывал чем-то увлечен или, напротив, обеспокоен, и его не совершенные, но такие светлые черты, и даже само звучание его имени. Ах, если бы только было возможно, Полетт обратились бы кошкой, запрыгнула ему на грудь и мурлыкала не переставая: Северррин, Северррин, Северррин… Она хотела его мучительно, до слез, до тугого узла в груди, распутать который мог лишь он один. И не знала, как ему о том сказать. Памятуя речи Женечки Алмазовой об особом слуге, Полетт не решалась обнаружить свой интерес, боясь, что Северин ответит, но ответит не ее женскому началу, а воле хозяйки.