Особый слуга
Шрифт:
Лишившись кавалеров, Полетт неожиданно для себя сдружилась с графом Медоедовым. Они были удобны друг другу — он не посягал на ее сердце, которое было прочно занято другим, она поддерживала его репутацию записного ловеласа. Граф и графиня встречались на балах, ходили на прогулки, наносили друг другу визиты вежливости и вместе ездили в оперу, которой Медоедов слыл большим знатоком.
Театр был полон. Дамы старались перещеголять друг друга роскошью и изяществом пошитых по последней моде нарядов, кавалеры были в бархатных фраках, в шелковых жилетах, многие — со сверкающими бриллиантами орденами на атласных лентах. В простых светлых платьях и непременном жемчуге, выйти
После первого акта граф и графиня раскланивались с общими знакомыми и обменивались впечатлениями:
— Как вам декорации и костюмы, граф?
— Великолепно! Эта алавастровая[2] белизна, подернутая тончайшими кружевами на фоне благородного тона бордоского вина…
— А ведущая актриса, мадмуазель Рено? По-моему, у нее замечательное меццо-сопрано.
— Belissimo[3]! Такая волнительная полнота. Не жалую я худосочных барышень, они начисто лишены страсти.
— А голос, понравился ли вам ее голос?
— Выше всяких похвал! Родинка в форме бабочки особенно завлекательна.
— Остроте вашего зрения можно лишь позавидовать. Я не разглядела у нее никакой родинки.
— Зачем разглядывать? Если позволите, я сей же час прижмусь к ней устами.
— Разве я вправе позволять или не позволять вам целовать мадемуазель Рено? Вам лучше спросить о том у нее.
— Вообще-то я говорил о вашей груди. Но насчет мадемуазель Рено вы подали чудесную идею, ее грудь тоже весьма неплоха.
— Однако вы шалун! Я хотела знать, как вам понравилась опера?
— К черту оперу, я слыхал ее сотню раз и не уловлю там ничего нового. Женская грудь — вот подлинное произведение искусства, в отличие от оперы ею можно наслаждаться бесконечно. В следующий раз не стану спрашивать дозволения, а просто сделаю. Будет, чем похвалиться перед внукам.
— Вы так убеждены, что их это заинтригует?
— Я сказал перед внуками? Вы, несомненно, правы, графиня, этих балбесов уже ничем не удивить. Конечно же, я имел ввиду правнуков. Позвольте отлучиться на минуточку? Схожу за кулисы, спрошу у мадмуазель Рено, быть может, в отличие от вас она не против поцелуев?
— Граф, постойте, куда же вы? Вот-вот пригласят на второй акт! Граф, вы позабыли свою слуховую трубку!
Однако, чем больше графиня окуналась в великолепие светской жизни, тем сильнее в ней разочаровывалась. Ей нечего было искать в пышных гостиных — она не нуждалась в высоких покровителях, не жаждала значительных друзей, не интересовалась чужим богатством. Ее утомляли бесконечные пересуды: кто как одет, кто с кем танцевал и что бы это значило. Когда же Полетт пыталась говорить о том, что волновало ее саму, графиню вежливо выслушивали, а затем столь же вежливо отметали в сторону. Искренность в свете была не в чести.
— Вы слыхали, Мари, княжна Разинкова сошлась с гвардейцем из Преображенского полка?
— Нет, Катрин, не слыхала еще. И как далеко у них зашло?
— Княжну спешно выдали замуж за дальнего родственника и отправили за границу лечиться. Верно, вернется с ребенком. А вы как рассудите, графиня?
Разговор происходил в гостиной дома Милорадовых, обставленной богато и с большим вкусом.
— Отчего бы ей не вернуться с ребенком, коли она замужем? — спокойно ответствовала графиня. Она не имела чести знать ни княжну Разинкову, ни тем паче безымянного гвардейца Преображенского полка, бывших героями обсуждаемой драмы.
— Вот в этом-то и соль, замужем она всего ничего, и коли ребенок появится на свет прежде срока, всем станет ясно, кто его отец.
Мари Бородина в этом сезоне вывозила в свет вторую дочь, что давало ей все основания почитать себя дамой опытной и умудренной в житейских вопросах и делиться свою премудростью с окружающими, независимо от их на то желания.
— Я полагаю, отец ребенка законный супруг.
— Не будьте так наивны, Полетт! Ужели эта загадка нисколько не занимает ваше воображение?
— Боюсь, что нет.
— Чем же вы развлекаетесь тогда?
— Занимаюсь переустройством имения. Меня не было в столице тринадцать лет, многое поменялось с тех пор. Пользуясь случаем, хотела бы просить свести меня с архитектором, который планировал вашу оранжерею. Моя чрезмерно велика, зимой ее сложно будет обогреть. Управляющий подал идею переделать ее под теплицу, это позволило бы значительно уменьшить расход дров.
— Вы изволите шутить, графиня? Ужели вас волнуют столь низменные материи? Цветы — просто чудесно, но уход за этими хрупкими созданиями — забота моего садовника. Как вы говорите, звали того гвардейца, Аннет?
Полетт жила двумя жизнями: одной блистательной, светской, напоказ, другой — сокрытой от досужих глаз, тихой, домашней. Первая была данью обществу, вторая — жизнью сердца. В перерывах между светскими развлечениями графиня полюбила сидеть в кабинете своего нового управляющего. Она говорила Северину, будто хочет вникнуть в особенности руководства имением, но подлинной причиной было желание находиться с ним рядом, дышать одним воздухом на двоих, касаться предметов, хранящих тепло его рук. Полетт смотрела, как Северин склоняется над бухгалтерскими документами или разговаривает с прислугой, как подрагивает перо в его руке, когда он выводит на бумаге ровные ряды цифр. Она знала, что он хмурится в минуты задумчивости, и каждый раз боролась с желанием стереть морщинку с его лба поцелуем. Она приказала обставить кабинет новой мебелью, установить наполненную горячими углями жаровню для обогрева, а на стены заказала копии полотен Микеланджело и Тинторетто, чьих героев Северин ей напоминал.
Для своих визитов Полетт выбирала тонкие платья из муслина с открытыми руками и плечами, подчеркивающие ее женственность, просила Аннету сооружать затейливые прически. Она всячески старалась привлечь внимание Северина: то становилась у него за спиной, будто ненароком касаясь грудью плеча, то снимала несуществующие пылинки с его сюртука. Засыпая, графиня твердила его имя вместо молитвы и просыпалась с его именем на устах, а между этим были жаркие тайные сны — ах, если бы только сны и реальность поменялись местами, она стала бы счастливейшей женщиной на земле. Увы, Северин будто не замечал ее кокетства, в обращении с нею был неизменно тактичен и вежлив, но и только. И это сводило Полетт с ума. В своей вежливости Северин казался ей более жестоким, чем его бывший хозяин — тот хотя бы откровенно ее желал.