Остановиться, оглянуться…
Шрифт:
…Никогда раньше я не знал, какая это страшная штука — похороны. Так уж вышло, что никогда раньше мне не приходилось хоронить ни друзей, ни родных. Я и не знал, что смерть человека не кончается для близких собственно смертью, а длится еще несколько дней и влечет массу оскорбительных своей примитивностью практических хлопот.
Я отвез Риту домой и сказал, что все необходимое сделаю сам. Она ничего на это не ответила — она только ревела и говорила, что виновата перед Юркой, что, раз он любил ту женщину, она должна была сама уйти и дать, ему свободу, а так она, именно она испортила ему
— Ну почему он мне не сказал? — кричала она сквозь слезы.
Я успокаивал ее, как мог, и в конце концов она успокоилась.
Я стал думать, кому бы позвонить, чтобы узнать, как все это делается. Но пока я перебирал в уме пожилых знакомых, появились какие–то старухи, не то соседки, не то родственницы, и забрали все дело в свои сухие, цепкие, надежные руки. Они спрашивали о чем–то меня и Риту, негромко переговаривались между собой, и голоса их скрипели и шуршали.
Когда пришел товарищ из Юркиного профкома, они деловито и с пониманием выспросили его обо всем — и насчет венков, и насчет оркестра, и чтобы фотографа прислали с учреждения, а не кладбищенского пьяницу. Товарищ из профкома все обещал, но старухи не отставали, придирчиво узнали про все, что положено вдове, и сверх того стребовали для нее путевку в санаторий, а дочке чтобы прислали хороший подарок на Новый год и на день рождения.
Товарищ из профкома согласился на все и ушел. Ушла и одна старуха. А другая стала спрашивать у меня, сколько вдова может выделить на поминки.
У меня было с собой рублей восемьдесят, я отдал их все.
Но она половину вернула, сказала, что будет и сорока, потому что мужики, если совесть есть, водку принесут свою. Потом стала говорить, что надо купить, а также насчет посуды.
Я ни в чем не противоречил — чувствовалось, что в похоронных делах хватка у нее почти профессиональная.
— Вот как вы ему приятель были, — строго сказала старуха, — я все запишу, а вы после проверите. А пока, уж извините, пойду — до завтра только–только управиться.
Она небыстро поднялась и пошла исполнять взятую на себя работу, даже не пожалев о Юркиных тридцати годах, — в двадцатом веке старые привыкли хоронить молодых…
Гроб установили в красном уголке института, на длинном столе, таком длинном, что не хватило венков, и пустой его конец закрыли еловыми лапами. У входа вывесили объявление с широкой черной каймой — густо положенная тушь слабо поблескивала.
Гражданская панихида была назначена на пять, начали в половине шестого: народ собрался не сразу, да и товарищ из профкома немного припоздал, а он при обряде был главный.
Зато потом он расторопно распорядился, кому где встать, кто за кем выступит, кто понесет гроб. И пока шла панихида, хлопотал вокруг Риты и Юркиной матери, уважительно называя ее мамашей и все спрашивая, удобно ли ей сидеть. А мать, сама неподвижная, как сын, лежащий перед ней, почти не шевеля губами, благодарила.
От администрации выступил Юркин непосредственный начальник, воздав должное его деловым качествам и сказав, что Юрка умер, но приборы, в создании которых он принимал участие, еще долго будут служить людям.
Это было обычное надгробное преувеличение: модель, над которой они работали три последних года, плохо показала себя при испытаниях и в серию не пошла.
Выступило еще несколько человек.
Меж тем хлопотал фотограф, устанавливал штатив на сдвинутых стульях и учил добровольных помощников направлять большие жаркие лампы прямо на гроб, на закрытые Юркины глаза.
Меж тем какая–то девчонка, дальняя родственница, беззвучно рыдала в углу — но поза ее была слишком уж эффектно горестна, и слишком уж скорбно поддерживал ее за локоть пришедший с нею парень в черном костюме.
Меж тем в дверях стояли двое мальчишек, пряча за спины ракетки для бадминтона. Они тянули шеи, с любопытством и страхом глядя на красный стол, на венки, на желтые худые Юркины руки.
Меж тем товарищ из профкома распределял, кому как браться за гроб, и деловитым шепотом предупреждал:
— Ногами вперед!..
А мне казалось, что все эти взрослые люди придумали себе восковую куклу и бездумно играют с ней в какую–то страшную, кощунственную игру…
Юрка, еще похожий на себя, но уже так далекий от себя живого, лежал неподвижно, равнодушный ко всей этой суете. Но все равно он принадлежал сейчас этому мероприятию — принадлежал больше, чем матери, Рите, чем кучке молодых инженеров, работавших с ним в одной комнате и теперь хмуро топтавшихся у изголовья, чем Ире…
Ира стояла за спинами, не далеко и не близко, тихая, как всегда, аккуратно причесанная, — женщина, каких и Москве миллион. Несколько раз она начинала плакать, но тут же быстро утирала слезы маленьким белым платком. Вперед она не протискивалась, впереди стояла Рита — право на место у гроба имела законная жена.
Гражданскую панихиду объявили закрытой. Мы подняли и понесли гроб. На пороге кто–то оступился, гроб чуть наклонился набок… Юркина голова вдруг качнулась, и мне показалось, что вот сейчас он откроет глаза — и кончится эта затянувшаяся бессмыслица, вся эта нелепость с больницей, агонией, похоронами…
— Осторожней, осторожней, — негромко указал товарищ из профкома…
Кладбище было далеко, на окраине, поехали туда лишь те, кто уместился в машинах — автобусе и бортовой. Я забрался в кузов бортовой и вдруг увидел сверху, что по переулку идут Сашка и Светлана. В красном уголке я их не заметил — наверное, стояли сзади. Теперь они шли медленно, опустив головы, и Светлана сама держала его за руку…
На кладбище тоже говорили речи. Иру я у могилы не увидел да и не ожидал увидеть, потому что на место у могилы право имела тоже законная жена.
Но уже за воротами кладбища, обернувшись, я вдруг увидел, как Ира быстро идет туда, откуда мы только что ушли, идет между крестами и памятниками, идет торопливой походкой женщины, каких в Москве миллион…
На том же институтском автобусе мы поехали в Юркину квартиру, теперь уже, собственно, Ритину. Там все было готово для поминок — старухи не подвели. Риту они тут же взяли в работу, сурово заставили хозяйничать, разносить закуски и горячее, угождать гостям.
Необходимости в этом не было, старухи сумели бы и сами. Но порядок есть порядок: на похоронах Рита была вдовой, а здесь, на поминках, — хозяйкой.