Осторожно - пума!
Шрифт:
лектив очень радовал меня. Но что делать — других людей
не было, а задание выполнять нужно.
Первым пришел Алешка Соловьев. Он немногим старше
меня, но в жизненном опыте имел несомненное преимущест-
во. От локтя до мизинца его левой руки тянулся шрам.
На мой вопрос, как он получил такую отметину, последо-
вал скромный, вполне самокритичный, без тени бахвальства
ответ:
— За нетерпеливость. Посадили на всю пятилетку, а я
и половины не вытерпел — бежал.
— Как попал в лагерь?
— На домушничестве застукали. Начал-то шарашить
с карманов в голодные годы под Москвой. Надо было как-то
кормиться. Потом постепенно до Ростова дошел. Там уже
высший класс превзошел. Оттуда аж до Сибири довезли.
А у меня мама под Москвой. Сколько лет не видел — скучаю.
Теперь намертво завязал — вот домой бы вернуться!
Мне импонировала такая откровенность. Соловьев стал
заведовать всем нашим имуществом и продовольствием,
одновременно выполняя обязанности поискового рабочего.
Он оказался удивительно компанейским, веселым и абсо-
лютно честным человеком. Соловьев стал моей правой рукой.
122
Как бы мы ни уставали, какие бы беды нас не приследовали
он никогда не терял веселого вида. С шутками и песнями
он варил обед, ставил палатку под проливным дождем,
вьючил лошадей, чинил сапоги, ездил за продуктами на
прииск Кропоткинский, где неизменно добивался всех не-
обходимых и, как правило, дефицитных предметов.
Жора прибыл с другого конца нашей страны. Родился
он во Владивостоке. Его отца расстреляли за активную
помощь атаману Семенову. До восемнадцатого года Жорин
отец владел владивостокскими бегами (ипподромом) и имел
возможность жить шикарно. Два его сына получили в свое
время хорошее воспитание, которое не позволяло унизиться
до какой-нибудь черной работы. Однако, подчиняясь на-
стойчивым требованиям желудка, они вынуждены были ис-
кать пропитание. Недолго думая, они избрали себе работу
с оттенком романтики. Владея английским и китайским
языками, братья оказывали неоценимую помощь контра-
бандистам — транспортировали шелк и спирт оттуда и
ходкие товары вплоть до золота туда.
Но в двадцать седьмом году Василий Константинович
Блюхер накрепко закрыл границу. При очередном возвра-
щении из-за рубежа в перестрелке брат был убит, а Жору
осудили на восемь лет, и попал он на большую стройку. Рабо-
тал на совесть. В результате через три года — новый пас-
порт и все четыре стороны.
Но Жора слишком уважал драгоценный металл — это
был предмет его мечтаний с раннего детства. Он решил
добывать его сам, но не думал, что это столь трудно. После
сильного сомнения, брать или не брать не сумевшего по-
бороть в себе жажды к контрабандной романтике человека,
я решил все же рискнуть и направил его забойщиком в
бригаду Матвея Ивановича, тонкого психолога, обладавшего
недюжинными знаниями и организационным талантом. Мне
казалось, что Жора приобретет навыки социалистического
общежития скорее, поработав в мерзлом шурфе, чем на
какой-либо иной работе.
Матвей Иванович по начитанности, знанию международ-
ной обстановки, эрудиции и многим другим качествам
интеллигентного человека был недосягаем для любого члена
нашего отряда. По летам он годился мне в отцы. В прошлом
он был троцкистом, но, осознав бесперспективность троцкиз-
ма, ушел с политической арены в Дальнюю Тайгу.
Паспорт бригадира Михайлова был в полном порядке,
но добиться от него, что привело из Пешехонья в Дальнюю
123
Тайгу, я не смог. Он вообще не любил много говорить.
Высокий, статный, лет тридцати, он имел большие мозо-
листые руки, запросто поднимал десятипудовый вьюк на
лошадь. Только по тому, с какой любовью он ухаживал
за лошадьми, по аккуратности и бережливости, сноровистому
обращению с лопатой и неправильной речи можно было
узнать в нем крестьянина. Значительно позже выяснилось,
что дошел он до Дальней Тайги из-за обиды, что его отца-
мельника раскулачили и сослали.
Бригадир Мальцев пришел к нам последним — глубокой
осенью. Среднего роста, кряжистый, слепленный из одних
мускулов, он очень высоко ценил себя и не спешил идти
под начальство такому зеленому специалисту, как я. Он
мало говорил и много работал. Глубоко запрятанные ма-
ленькие глазки так и пронизывали насквозь собеседника.
Его знали все жители приисков Хомолхо, Кропоткинского
и Светлого. Однако, как оказалось впоследствии, абориге-
ном он не был. Руководил он старательской артелью из
четырех человек, промывавшей «стулья» — неотработанные
остатки россыпей высокой поймы Хомолхо. На долгие и
упорные мои уговоры переменить призрачное счастье част-
ного старателя на устойчивые заработки геологоразведоч-
ного бригадира он либо отмалчивался, либо коротко и, как