Осторожно - пума!

Пармузин Юрий Павлович

шого Патомана. В конце августа, когда будет закончена

топографическая съемка Семикачи, все съемочные подотряды

должны встретиться в устье этой реки на зимовье Семикача.

Зимовья в ленской тайге — это гостиницы, построенные

сообразно потребностям зимнего гужевого транспорта через

шестьдесят километров вдоль рек или зимних дорог, между

наиболее важными приисками. Чаще всего зимовье состоит

из двух комнат. Так сказать, в приемной

устроены плита,

небольшой стол и широкие нары во всю длину помещения.

За дверью, во второй комнате, помещается смотритель зи-

мовья. Обычно смотрителями становятся пожилые супруги,

которые уже не могут промышлять ни в качестве охотников,

ни в качестве старателей.

Семикача по здешним местам была, пожалуй, самым

большим и благоустроенным зимовьем. Обе комнаты были

приспособлены для приезжих, а зимовщик построил себе

собственный домик с двумя комнатами, двор с сараями, баню.

Как мне сказали еще в Бодайбо, зимовщиком здесь был

бывший кулак, служивший денщиком Пепеляева, того

128

самого генерала, о котором старики вспоминают до сих пор

с содроганием из-за особенно изощренных зверств.

Когда мой подотряд в назначенный день пришел к зи-

мовью, Колобаев уже занял одну комнату непосредственно

у зимовщика для вычерчивания карты. Он рассчитал всех

своих рабочих, кроме Бутакова, и те в поисках работы ушли

на прииск Светлый. Но и Бутакова не было. За три дня

до нашего появления приехал верховой милиционер и, не

объясняя причины, отконвоировал его на Светлый, где

помещался милицейский участок.

Вид зимовья и особенно зимовщика произвел на нас

сильное впечатление. Огромная, почти в полтора километра

длиной поляна раздвигала не очень высокие сопки, протя-

гивалась вдоль долины Хомолхо, начинаясь прямо от устья

Семикачи. Она была занята прекрасным, совершенно чи-

стым лугом. Около леса стояли опрятные домики зимовья,

в прибрежных кустах на берегу речки скрывалась баня.

Траву скосили и собрали в несколько стогов, огородив их

слегами от набегов косуль, которых здесь было великое мно-

жество. По стерне паслись две коровы. Во дворе и вокруг

зимовья была идеальная чистота, что отличало его от других

населенных мест ленской тайги. Мирная, идиллическая

картина как бы сошла с полотна фламандского художника.

Оставив лошадей на попечение рабочих и коллектора

около устья Семикачи, где решили ставить палатки, и под-

ходя в противоположный край поляны

к зимовью, я крик-

нул: «Эй, кто дома?» И с трех сторон горы вразнобой перед-

разнили: «Эй... оо...аа». Акустика поляны была изумительной.

Через два километра от этой располагалась другая по-

ляна немного меньших размеров, о чем мы узнали на сле-

дующий день.

На мой крик из сарайчика вышел зимовщик. От изумле-

ния я несколько мгновений не мог произнести ни слова.

Он был копией пирата, запомнившейся с детства повести

«Остров сокровищ». Невысокого роста, широкий в плечах,

с неестественно длинными, почти до колен руками. Пестрая —

красная с желтым — рубаха, подпоясанная веревкой, оло-

чья из шкуры косули полузакрывали босые ноги. Седеющую

голову прикрывал красный в «горохах» платок с узлом

на правом ухе. В левом же ухе висела большая золотая

серьга. На рябом лице несколько шрамов — то ли от мед-

вежьих когтей, то ли от ножа. Так и казалось, что вот он

сейчас подойдет и сунет мне в руку черную метку — пиратский

знак самосуда. Но к удивлению, заговорил он очень любез-

129

но, ласковым голосом, резко контрастирующим с его пират-

ским обликом. Слащавость и чистый русский язык, без тени

свойственного здешним якутам акцента еще более усили-

вали недоверие к искренности его тона. Впрочем, недоверие

могло происходить от заранее составленного предвзятого

мнения. В Бодайбо, знакомя меня с некоторыми нюансами

его биографии, сказали, что семикачинского зимовщика

арестовали после гражданской войны в 1923—1924 году,

но вскоре отпустили, как и многих других преступников.

Они, живя в изоляции среди тайги, ничего существенно

вредного сделать не могли.

Вид зимовщика усугубил мое скверное настроение.

Мы давно не получали писем, а я особенно их ждал,

так как в Москве осталась моя семья и должен был именно

в конце августа появиться на свет наш с Надей первенец.

Надя писала, что ожидаются трудные роды. Волнение жены

передавалось и мне. Временами от воображения всяких ужа-

сов — последствий неудачных родов я не мог спокойно

работать, был невнимателен и часто раздражался.

К вечеру появился подотряд Киры. Она с бурной ра-

достью бросилась мне навстречу и вдруг померкла, встретив

равнодушное «здравствуй» и официальное пожатие руки.

Полевой сезон кончался. Были обследованы основные