Остров гуннов
Шрифт:
Моей показной бодрости, кажется, не поддержали. Старик добродушно улыбнулся.
– Выход всегда найдется.
Когда все расходились, Ильдика подошла и взяла меня под руку.
– Не жилец ты здесь. Жалко мне тебя.
Мне стало легче.
– Ведь и ты не отсюда. Мне больше и не надо.
Она зажала мой рот ладонью.
– Капитань, пойдем со мной.
– Есть, матроз! – сказал я на их манер.
Мы шли между садов, в которых цвели вьющиеся кусты роз, скрывшие заборы, и в наших поцелуях не было ничего случайного. У меня, видимо, был опыт общения с женщинами, но не такой чудесный. Их я помнил смутно.
Ее дом отличался от уродливых грибов с несоразмерно большими шляпками, бедный и простой, как древние органические постройки.
Дома у нее было чисто и бедно, на стене висели парсуны, и было много книжных полок.
На столе лежали кисти, по углам – картины, повернутые изнанкой.
На мое желание посмотреть картины, она сказала: «Старье!» И небрежно повернула лицом одну из них. На меня накатила волна тепла. Это были светлые лики божеств, неясные бездны неба и океана, напоминающие мое детство у залива, слепящего глаза. Она сказала, что смутные искания группы молодых художников «Без оград», куда она входила, привели к мысли, что изображать одиночество ожидания – неправильно.
И показала новые иконы, которые почему-то вызвали длительные моральные страдания «забороносцев» от их непонятности, и мстительное желание дать невозмутимой неформалке в морду и даже распять.
Она спокойно сказала:
– Мне мало смотреть на одно и то же, нравится необъяснимое, которое никто не выразил.
– Тебе, как ребенку, нравится покопаться в неизвестном, что там.
– Неправда, мой метод негатива высветляет суть веры. Божественные сущности становятся белыми масками, а охранители устоев почему-то видят богохульство.
Я вспомнил чувство постоянной влюбленности в тех женщин, которых встречал – они были чем-то близким, куда бросался, убегая от одиночества. Некоторые делались бесстрастными, что обозначало неизбежное их исчезновение, когда осознавали, что не могут получить то, что хотят, или у меня кончались деньги. Это не значит, что они были плохи, скорее, я не был в их вкусе. Странно, что секс можно эксплуатировать, меняя партнера и причиняя страдания. Они не шли ни в какое сравнение с Ильдикой.
Я пытался отвлечься, просматривая старые уникальные книги.
– Откуда ты их взяла?
– Их дал старый Прокл. Говорят, что когда-то просвещенные гунны унесли их из библиотек завоеванных племен.
Листая книги, я почему-то пустился в рассуждения о новых теориях фундаментального взаимодействия между энергиями материального мира, о квантах любви, которые переносятся в другого, и возникает ощущение друг друга, взаимное влияние.
Она слушала старательно. Мне показалось, что и она сделалась бесстрастной.
– Нет, это не рациональная теория науки, которая ведет в тупик, – продолжал я смущенно. – Кажется, я открыл еще одно фундаментальное взаимодействие – такое тяготение, где сила притяжения независима от материальных тел, составляющая Великую единую теорию взаимодействия. Это сила любви, особенно проявляющаяся в живых существах. Слабая энергия в космосе, действующая, когда родственные частицы любви обнаруживают друг друга, но способна к бифуркации – термоядерной реакции.
– Вот где ты витаешь! – усмехнулась Ильдика. – Зачем тебе я, земная?
Я совсем смутился.
– Это так, в тебе больше правды, чем в моих философских изысканиях.
Она успокоила меня:
– Когда я пишу, тоже об этом думаю.
Я развязал ее поясок. Она двинула плечами, и ее длинное платье упало к ногам. Под ним ничего не было. Чудесно, что здесь не носят нижнего белья. Ее тело было как у лани, что увела в рай через залив Меотиду.
Есть женщины, в которых мужчина осознает свою суть. Любовь к ним преображает сексуальное наслаждение в порыв бесконечной близости. Мы ушли в начало всего, когда только создавалась вселенная.
Я очнулся.
– У тебя кто-то был?
Она испуганно глянула.
– Я тебя тогда еще не знала!
– Ты его любила?
– Нет. Он был сильнее.
– Кто, шаньюй? – вспомнил я разговоры.
Она не хотела говорить. Да и мне было невыносимо продолжать.
Я стал бесчувственным. Кто-то до меня обнимал ее дивное тело. Горечь ревности не отменима в природе. Она связана с жизнью и смертью.
Вдруг снова пронзила боль какой-то потери. Той, что не могла вылечить любовь Ильдики.
И не смог ответить на ее вопрошающий взгляд. Она отстранилась.
– Ты любишь другую!
– Как могу любить другую, ведь я даже не помню?
Только сейчас я почувствовал, что не одинок на этом острове.
Утром, когда я уходил от нее, показалось, что из каждого дома смотрят настороженные глаза.
9
К обители приближалась толпа бородатых «новых гуннов» в штанах с лампасами и с плетками. Он кричали из-за ограды:
– Прокл, отдай пришельца! Он насылает порчу.
– Судить его! Наш суд самый скорый и справедливый!
– Не имам его, – повысил голос старец. – Ушел.
– Отдай по-хорошему!
«Вот и все», – замер я. Глубоко спрятанный первобытный ужас, оказывается, никуда не уходил.
Старик повернулся к стене, что-то сделал, и стена медленно сдвинулась, открыв проход. Он втолкнул меня за стену, и она закрылась.
Здесь, в просторной пещере, горели свечи, был стол и кровать.
В полутьме и неизвестности, я еще раз пытался обдумать свое положение. Как же мне нужна Ильдика! Что-то во мне изменилось. С моей амнезией, опустившей меня на эту серую землю.
Мозг – это лабиринт, где возникают или исчезают нейронные цепочки озарений, порождаемые болью любви, требующей выхода, среди заторов мертвых предрассудков ума, не переварившего чуждый мир. Я пытался заглянуть за их углы, где скрываются гениальные прозрения.
Я вел что-то вроде дневника. На самом деле применял практику «делания себя», как исихасты. Не замечая, что пишу гусиным пером, вгрызался, словно киркой, в серые пласты мироощущения, за которыми чудилась исцеляющая ясность, и мысли нагромождались, опровергая друг друга.