Остров гуннов
Шрифт:
Ты хочешь сказать, что таково естество человека? А кто те, кто отзывается страданиям, кто кричит от боли?
Старик вел нас в темноте своими путями, спокойный, словно потерял страх, выполняя свою последнюю миссию. Видно, знал все эти проходы с детства, в выпавшую ему эпоху резни племен.
Вскоре открылся еще один грот, со свежими захоронениями.
– Здесь есть и мои роднини, – сказал Прокл. – Давно старик, а все еще боюсь, что старшие будут ругать. Каждый год проводим страву (поминки). Вот какие цепи висят на целой нашей жизни. Факты новых трагедий, которые скрывают властные. И теперь этот свет скоро исчезнет.
Мы
Наконец, увидели свет. Оттуда нас ослепило. Радостные возгласы вернули нас к людям. Это были наши «отрадные».
Нас обнимали. Эдик болтал:
– Мы думали, что вас захватили! Живы!
Ильдика уложила обессилевшего старика на рогожу.
Тео деловито сказал:
– Мы кое-что успели сделать. Наши ячейки по всей стране пробудились. Я боялся, что почувствуют бесполезность борьбы. Но нет, несмотря на открытые преследования местных властей с их ресурсами, сопротивление усилилось. И у томящихся в срубах нет безысходности. Мы сейчас создаем план спасения. Поможет заграница, у нас там много друзей. Родина или смерть!
– Родина или смерть! – закричали все вокруг, зловеще отсвечивая в свете факелов. Видимо, во все времена этот лозунг звучит одинаково.
Мы с Ильдикой отвлеклись от мыслей о гибели. Снова жизнь показалась бесконечной.
12
Мы пробирались в кротовых норах туннелей, так долго, что они уже стали нашим существованием. С неотступным ощущением голода и жажды.
Наконец, вышли в ослепительный свет.
Воображали опасную границу с гиксосоми, где мечутся «черноголовые» абреки на быстрых лошадях, там чудилась страшная страна с частоколом зловещих боевых орудий, не вызывающих сомнений. Снаружи увидели людей, смуглых, одетых в зеленую защитную одежду, бритых и в париках. Они молча защелкнули наручники на наших руках.
– Незаконное пересечение границы! – сказал один из них, словно прочитал приговор. Они знали язык гуннов.
Нас повезли на колеснице по зеленой равнине. Оказывается, это земля гиксосов.
Вскоре мы оказались в пригороде столицы. Дверь открылась, и нас повели в одноэтажный дом с колоннами, и парком. На его куполе колыхалось синее знамя с белым крылатым сфинксом.
Нас встретил подтянутый смуглый старик в белом парике со спускающимися вниз ушами, одетый в костюм, похожий на современный.
– Сар, – сказал стражник. – Адон всего нашего народа. Поклонитесь.
Сар подал нам руку. Это был верх демократии.
– Жертвы деспотизма? Изменники родины? Иностранные агенты? У нас тут целая колония.
Тео сдержано рассказал о массовой резне противников гуннского режима и нашем бегстве.
– Деньги есть? – неожиданно спросил Сар.
Тео сказал:
– Есть касса повстанцев.
– Тогда предлагаем поселиться в отелях у моря. Платить будете вы, власть не располагает лишними средствами, и не имеет влияния на бизнес.
Мы поселились у моря в колонии изгнанников, в дешевом отеле. В каждом номере была крошечная гостиная, спальня, кухонька и ванная. Пол покрыт пыльным зеленым подиумом, не чищенным, наверно, десятилетиями. Сразу обнаружились большие черные тараканы.
Наконец, мы с Ильдикой оказались в безопасном пространстве, где нет постоянной
Мы были отпущены на свободу, как в командировке, выходили на улицы, залитые электрическим светом реклам, мимо блистающих ярких и шумных борделей, магазинов, где было много товаров, которые только могли предчувствовать бедные воображением гунны. У кассы улыбающийся молодой человек в модном парике торжественно нес в кассу голую резиновую женщину, натуралистичную до мельчайших подробностей, как в криминалистической скульптуре. Продавщица даже не покраснела, здесь это ходовой товар не удовлетворенных естественным сексом.
Разговаривали в кафе с опрятными смуглыми посетителями, бритыми (здесь за бороду брали пошлину) и в париках.
Посещали музеи с артефактами древних племен, где видели мумии забальзамированных вождей гиксосов. На выставке современного искусства вглядывались в гармонические черные брызги на вечном белом фоне – полотно местного художника-авангардиста, пытающегося избавиться от натуралистических картинок-образов, чтобы выразить суть своего мироощущения. Я стал понимать картины Ильдики: она шла к себе. И я хотел всю жизнь избавиться от бездумно засасывающей картинки внешнего мира, пробиваясь в немыслимую мечту о себе. Как трудно отвязаться от внешнего, убрать это препятствие натуральности, стать свободным! Авангардизм времени – это попытка увидеть его суть, не заслоняемую образами-картинками. Гунны преследуют авангард потому, что не желают вырваться из привычных представлений.
Чего мы хотели, одинокие в этих чужих мирах? Чтобы нас не разлучали и не мешали любить.
Как рассказали нам колонисты-диссиденты, суть системы этой страны – крайняя степень полной свободы. Главное – индивидуальное творчество (делай что хочешь!), которое путем сближения и отталкивания само отрегулирует отношения в обществе, а в какие новые формы гармонизации и нового гуманизма они превратятся, покажет будущее.
Когда-то у них было божество – Сетх, изображаемый человеком с головой осла, олицетворявший стихийные силы природы, бог грозы, воитель с огненным копьем. С тех пор природное естество свободы стало нутром этого народа.
Это был мир холодной открытости отношений, с нередкой стрельбой увесистых пистолей-«пушек» конкурентов, и оттаскиванием убитых («извините, ничего личного»). Ибо свобода тесно повязана взаимодействием «своего» и «чужого». Одна национальная идея: разбогатеть. Пусть неудачник плачет! Они приветствовали друг друга словами: «Привет, как преуспел?»
Защищенность гуннов ореолом показной нравственности и веры здесь не работала. У гиксосов вообще не было понятия истины, нравственных ценностей. Они тут были не нужны. Нет культа чего-то высшего, оценочные стандарты высокого и низкого уравниваются в правах. Высшее – это лишь достижение передовых технологий, позволяющее насладиться новинками, богатым в первую очередь.
Предельно правдивое дно откровенности и абсолютной естественности, лишенной провинциального стыда гуннов, под его покровом вершащих постыдное. Только правда рациональности. Полная свобода от любви – голый секс. Что-то уже не человеческое, безжалостное и роковое, как – вспомнил! – в Освенциме. Изнанка жизни.
Но было в гиксосах своеобразное обаяние: совсем не было лицемерия и лжи, при таком образе жизни им неоткуда было появиться. И совсем не употребляли мата, его заменяла опасная интеллигентность речи. Постоянное присутствие голой правды обходилось без него.