Остров гуннов
Шрифт:
и нас разделил, и покинул,
чтоб жить лишь собой меж людьми?
Бездонна души Атлантида.
Друг друга нам не понять,
и тем, кого то же постигло.
И надо ли понимать?
Наверно, в этом истина.
А что значит та родина, о которой мечтал в амнезии, оказавшись на Острове?
С моей родины спал туман. Она полна печали, и я не был там счастлив. Оказывается, в моем прежнем мире та же напряженность. Там всегда был натянут, как струна, словно летел в машине, чтобы не задеть, не врезаться во что-то опасное, в гонке неопределенности за лобовым стеклом. Там – колебания единства Европейского союза из-за кризиса, вызванного расслабленностью сытого населения, забывшего, что надо вкалывать по-черному.
В моей родной стране стала рваться завеса демократии, обнажив бездну соблазняющей всех жажды обладания вещами и властью. И почему-то росло предубеждение к чужому дальнему континенту, который свои интересы выдавал за всеобщие.
И мировая непримиримая борьба религиозных вер, неспособных подняться над своей слепотой, считающих иноверцев нечестивыми. И фетва, то есть приказ духовных отцов находить и резать мыслителей, трезво оценивающих мифы религии, в каком уголке земного шара они бы ни были.
Моя родина оказалась изменчивой во времени, то есть несовершенной.
Я так и не понял, кто я. К какой эпохе принадлежу? Ясно, что к обездоленным после страшных войн, как во времена падения Рима, когда только отчаяние погибающего народа породило христианство – великую мечту о всеобщей любви. Может быть, я из тех, кто до сих пор ранен жестокостью на земле? Скептичных к происходящему и не верящих ни во что?
Говорят, поколение выражает время. Человек времени – это выразитель предрассудков и утопий на определенной ступени развития. Диктатор удивлял современников: зачем ему посадки? Зачем расстрелы? Может быть, так и надо? А на самом деле никто не знал, что это бандит.
А тогда что такое старина? Как быть с ностальгией по прошлому – той эпохи, которая выплакала себя в песнях? Почему так остро воспринимают разрушение старинных зданий или замещение их новоделами? Есть во времени нечто вечное.
Я человек вне времени.
Ко мне зашла делегация интеллектуальной элиты, и с ними Савел.
– Тебе надо покаяться, – сказал Савел. – Зачем умирать?
– В чем? – глянул я на них снизу, сидя на каменном полу. – К революции не призывал.
– Дело в намерениях. Ты явный противник системы. А без нее будет хаос.
– Наверно, уже мое присутствие здесь – протест. Не вижу в вашей истории выхода из хаоса.
Савел вытер слезы.
– Я просто хочу тебя спасти.
Меня подняли и повели под конвоем. Неужели придется гореть на костре? Нет, это ведь для устрашения толпы. Побоятся огласки,
Шел тяжелыми ногами, ожидая самого ужасного.
Все те же потертые деревянные скамейки и суровые столы казенного учреждения, сзади возвышения судьи золотистый герб с головой волка. Все тот же темный рок неумолимого закона, не знающего снисхождения.
Напротив меня развалился на стуле знакомый толстый «свидетель» в мундире с медальками – атаман, с могучей шеей и руками, края его зада свисали со стула.
Возвышаясь за столом на постаменте, молодая судья в черной мантии, отринув признаки женщины, с неподвижным лицом Немезиды открыла заседание суда.
Были соблюдены все формальности. Обвинитель, в застегнутом до шеи синем мундире и тяжело вооруженный солидными папками, зачитал свидетельства вины подсудимого.
Обвинения касались образа мыслей подсудимого.
В опубликованных им и широко распространенных пророчествах о судьбе Острова прослеживается желание разрушить общество.
Связь с «подзаборными», замышляющими бунт, говорит о виновности подсудимого (откуда они узнали подробности моих речей, в которых я призывал к спасению земли?)
Приписали даже в качестве опасного преступления нарушение запрета выезжать за 20-верстовую зону города.
Нелепость обвинений (их можно применить к любому гражданину) привела меня в горячечное состояние. Странно, только что падал на дно, желая замереть. Тело еще сопротивлялось! Я что-то говорил, стараясь быть спокойным, что-то отрывистое, еще более опасное, убеждающее суд в справедливости обвинений.
Где столь необходимая ясность мысли? Как стать выше чудовищного клубка обвинений?
– Скажите, кто заранее заказал меня? Шаньюй?
Судья резко окрикнула:
– Только по делу! Не усугубляйте.
– Я по делу. Если он, то подождите, дайте с ним поговорить.
Все заржали.
Наконец, судья встала, и все шумно поднялись.
– Именем великой гуннской республики, приговорить… к пожизненному затвору.
Свидетель-атаман был взбешен мягкостью приговора. Судья строго сказала:
– Власть проводит политику терпения. Потому приговор такой мягкий.
Белая акула коснулась меня носом, раскрывая огромную пасть.
14
Из туннеля зарешеченного окошка в толстой стене я увидел густой черный дым вулкана, обрезанный рамами, и оттого кажущийся огромным, на все небо. Моя камера содрогнулась от взрыва. Закачался мир, со всеми его жестокими установлениями и тюрьмами.
Железная дверь с окошечком разверзлась.
Я вышел на волю, заросший, бородатый, как истинный гунн. Какая яркая толпа, какое безумно синее небо!
На улице – толпы, словно прорвало плотину. Народ, кого я считал безучастным ко всему, не узнать. Люди проснулись, привычный ритуал общественной жизни с обязательностью скучных дел, рассудочной важностью спешащих высказаться речей на собраниях, то, что угнетало шелухой привычных идей, – все исчезло.