Остров гуннов
Шрифт:
и нас разделил, и покинул,
чтоб жить лишь собой меж людьми?
Бездонна души Атлантида.
Друг друга нам не понять,
и тем, кого то же постигло.
И надо ли понимать?
Наверно, в этом истина.
А что значит та родина, о которой мечтал в амнезии, оказавшись на Острове?
С моей родины спал туман. Она полна печали, и я не был там счастлив. Оказывается, в моем прежнем мире та же напряженность. Там всегда был натянут, как струна, словно летел в машине, чтобы не задеть, не врезаться во что-то опасное, в гонке неопределенности за лобовым стеклом. Там – колебания единства Европейского союза из-за кризиса, вызванного расслабленностью сытого населения, забывшего, что надо вкалывать по-черному.
В моей родной стране стала рваться завеса демократии, обнажив бездну соблазняющей всех жажды обладания вещами и властью. И почему-то росло предубеждение к чужому дальнему континенту, который свои интересы выдавал за всеобщие.
И мировая непримиримая борьба религиозных вер, неспособных подняться над своей слепотой, считающих иноверцев нечестивыми. И фетва, то есть приказ духовных отцов находить и резать мыслителей, трезво оценивающих мифы религии, в каком уголке земного шара они бы ни были.
Моя родина оказалась изменчивой во времени, то есть несовершенной.
Я так и не понял, кто я. К какой эпохе принадлежу? Ясно, что к обездоленным после страшных войн, как во времена падения Рима, когда только отчаяние погибающего народа породило христианство – великую мечту о всеобщей любви. Может быть, я из тех, кто до сих пор ранен жестокостью на земле? Скептичных к происходящему и не верящих ни во что?
Говорят, поколение выражает время. Человек времени – это выразитель предрассудков и утопий на определенной ступени развития. Диктатор удивлял современников: зачем ему посадки? Зачем расстрелы? Может быть, так и надо? А на самом деле никто не знал, что это бандит.
А тогда что такое старина? Как быть с ностальгией по прошлому – той эпохи, которая выплакала себя в песнях? Почему так остро воспринимают разрушение старинных зданий или замещение их новоделами? Есть во времени нечто вечное.
Я человек вне времени.
Ко мне зашла делегация интеллектуальной элиты, и с ними Савел.
– Тебе надо покаяться, – сказал Савел. – Зачем умирать?
– В чем? – глянул я на них снизу, сидя на каменном полу. – К революции не призывал.
– Дело в намерениях. Ты явный противник системы. А без нее будет хаос.
– Наверно, уже мое присутствие здесь – протест. Не вижу в вашей истории выхода из хаоса.
Савел вытер слезы.
– Я просто хочу тебя спасти.
Меня подняли и повели под конвоем. Неужели придется гореть на костре? Нет, это ведь для устрашения толпы. Побоятся огласки, сейчас не то время.
Шел тяжелыми ногами, ожидая самого ужасного.
Все те же потертые деревянные скамейки и суровые столы казенного учреждения, сзади возвышения судьи золотистый герб с головой волка. Все тот же темный рок неумолимого закона, не знающего снисхождения.
Напротив меня развалился на стуле знакомый толстый «свидетель» в мундире с медальками – атаман, с могучей шеей и руками, края его зада свисали со стула.
Возвышаясь за столом на постаменте, молодая судья в черной мантии, отринув признаки женщины, с неподвижным лицом Немезиды открыла заседание суда.
Были соблюдены все формальности. Обвинитель, в застегнутом до шеи синем мундире и тяжело вооруженный солидными папками, зачитал свидетельства вины подсудимого.
Обвинения касались образа мыслей подсудимого.
В опубликованных им и широко распространенных пророчествах о судьбе Острова прослеживается желание разрушить общество.
Связь с «подзаборными», замышляющими бунт, говорит о виновности подсудимого (откуда они узнали подробности моих речей, в которых я призывал к спасению земли?)
Приписали даже в качестве опасного преступления нарушение запрета выезжать за 20-верстовую зону города.
Нелепость обвинений (их можно применить к любому гражданину) привела меня в горячечное состояние. Странно, только что падал на дно, желая замереть. Тело еще сопротивлялось! Я что-то говорил, стараясь быть спокойным, что-то отрывистое, еще более опасное, убеждающее суд в справедливости обвинений.
Где столь необходимая ясность мысли? Как стать выше чудовищного клубка обвинений?
– Скажите, кто заранее заказал меня? Шаньюй?
Судья резко окрикнула:
– Только по делу! Не усугубляйте.
– Я по делу. Если он, то подождите, дайте с ним поговорить.
Все заржали.
Наконец, судья встала, и все шумно поднялись.
– Именем великой гуннской республики, приговорить… к пожизненному затвору.
Свидетель-атаман был взбешен мягкостью приговора. Судья строго сказала:
– Власть проводит политику терпения. Потому приговор такой мягкий.
Белая акула коснулась меня носом, раскрывая огромную пасть.
14
Из туннеля зарешеченного окошка в толстой стене я увидел густой черный дым вулкана, обрезанный рамами, и оттого кажущийся огромным, на все небо. Моя камера содрогнулась от взрыва. Закачался мир, со всеми его жестокими установлениями и тюрьмами.
Железная дверь с окошечком разверзлась.
Я вышел на волю, заросший, бородатый, как истинный гунн. Какая яркая толпа, какое безумно синее небо!
На улице – толпы, словно прорвало плотину. Народ, кого я считал безучастным ко всему, не узнать. Люди проснулись, привычный ритуал общественной жизни с обязательностью скучных дел, рассудочной важностью спешащих высказаться речей на собраниях, то, что угнетало шелухой привычных идей, – все исчезло.