Остров гуннов
Шрифт:
Действительно, гнетущая отчужденность обывателей, занятых потреблением продуктов продвинутых средневековых технологий, извращений от скуки и лени обернулись отсутствием мужества и ответственности, начались ссоры в семьях, частые смены половых партнеров, зависть, и жить стало скучно. В мирное время отпускает вдруг и сразу, все недуги выбрасываются на поверхность. Начинаются депрессии, усталость и уныние.
Снова стала возвращаться ностальгия по древним инстинктам захватов и сопротивления, сильным личностям, героям, стойким и в поражениях.
Эти древние инстинкты ощущал в себе мой приятель Савел.
– Пришла пора мобилизации! – размахивал он вилкой. – Надо отбросить все те качества, которые ты откровенно заметил. Хватит расшатывать волю общества. Смысл нашего существования – встряхнуться для новых свершений. Маленькая победа – вот что взбодрит нас.
– Я знаю другую модернизацию, – осторожно сказал я. – Без завоеваний.
– Нужно объединиться с гиксосами – на наших условиях.
– Опять насилие? Один убийца сказал: когда убиваешь, пропадает чувство невинности. Как будто все навсегда изменилось.
Савел внимательно посмотрел на меня.
– Ты же знаешь, что это утопия. Из твоего утеса. Нет невиновных.
– Это ваша история, – зачем-то доказывал я. – Да, она основана на жестокой реальности. Но вы ее представляете естественной.
– Молодец! Реальных истин нет. Есть феномены массового сознания. Нынешний кризис – психологическое явление. Это глобальная паника. Под влиянием сформированных бессилием ожиданий.
Надо же, он предугадал будущую истину.
К монастырю подкатила черная «колесница». Вошли двое бородатых здоровяков с плетками.
Встревоженный старец подозвал меня.
– За тобой пришли.
– Кто? Зачем?
– Ак шаньюю, – коротко сказал бородатый.
Меня усадили в колесницу, грубо нагнув голову.
Подъехали к дворцу правительства, и меня провели через множество непонятных помещений-кубикул.
Они выходили в атрий, где был большой бассейн. Мне приказали подождать. Рядом сидели, позевывая, старейшины-министры в черных халатах.
Шаньюй, коротенький толстый человечек, одиноко плавал в личном бассейне, куда не разрешалось входить никому. Он приоткрывал узкие глаза и бурно отплевывался. Я смотрел на его покойное плавание. О чем он думал? О детской отвязанности от всего в прохладной воде, пока не натыкался на препятствие? Или о счастливом одиночестве свободы на вершине власти, когда никто уже не мог им помыкать, и любое его желание тотчас претворялось в жизнь? Видимо, он жил тут один, вольготно, или его семейную жизнь никому не показывали. Зловещий признак!
Отплавав и вытираясь белым махровым полотенцем, перешел в большое помещение, где висели колчаны со стрелами, аркебузы и стояла катапульта. Пометав дротики и побегав по дорожке, он отстранил взглядом топтунов и, вытирая пот, пригласил меня позавтракать. Это было неслыханное нарушение этикета. Я ожидал всего, но не этого.
Еда была простая, но экологически чистая: овсянка, творог, фрукты.
– Из моих садов, – улыбнулся он, беря яблоко. – Сам собирал. Так откуда ты? Презираешь нашу систему, нашу культуру? Встречаешься с моими противниками?
Аппетит пропал. Это было тяжелое обвинение. Я почувствовал смертельную опасность, сейчас, возможно, решится моя судьба.
– Я всего лишь тот, кто потерял родину.
Расспросив меня о моей стране, о которой он знал из секретных докладов отдела экстрасенсов, и, не добившись вразумительного ответа, он, казалось, несколько разочаровался, и стал ворчливо откровенничать перед инородцем, не могущим ему повредить, об ограниченности плодородных земель на острове, о фатальной изоляции его государства среди морских просторов, оторванности от человечества.
Видимо, его раздирали неразрешимые противоречия. Он уже знал, что бездонная чаша народного богатства не бездонна, его предшественники вычерпали ее до дна.
– Я прочитал твои заметки. Все верно, и о пределах роста. Только все вы не даете решений, программ. А решение тут одно – взять безвыходную ситуацию в скрепы. Как это было в старину.
Я наивно спросил:
– А вы не пробовали поговорить с народом?
Тот воззрился на меня.
– Ты с нами или против нас?
– У нас применяют диалог, – храбро сказал я. – Консенсус.
Он глянул неприязненно.
– Люди не хотят работать. Они вечно голодные, и нельзя никого приблизить, то и гляди устроят переворот. Пора возрождать древние воинственные инстинкты, нужна энергия, патриотизм.
Я почему-то ощутил сочувствие к нему, и на миг забылся.
– Вам нужно немного любви.
Шаньюй встрепенулся, и потеплел.
– Думаешь, я люблю свою работу? Куда вести страну? Как накормить всех? Отнять и поделить? На всех все равно не хватит. Приходится держать народ в строгих рамках правил. Откуда взять любовь?
– А если переложить эти заботы на людей?
– И что? Вот увидишь, тогда противоречия перейдут в войну. Да започне борба!
Кажется, ему понравилась моя независимость.
Оставив меня в прихожей и не дав указаний обо мне, после часа дня он, надев парадную ленту и ордена, вышел через парадную дверь, в чужую и опасную ликующую толпу, и сел в огромную расписную «колесницу» (и здесь погоня за объемом и размером).
Я, спасенный, одиноко вышел, и меня сразу оттеснили топтуны.