Остров Южный Камуи
Шрифт:
— Разумеется, у меня никакого предубеждения нет, — ответил Тасака. Он был всё ещё бледен.
— Ну что ж, тогда так тому и быть, — улыбнулся комиссар. — Поручим тебе расследование.
— Я непременно добуду улики — вот увидите: она убийца! — сказал Тасака. На лице его читалось напряжение и чувство ответственности.
Когда Оно уже собирался вместе с Тасакой выйти из кабинета, комиссар остановил его, будто что-то внезапно вспомнив:
— А ты задержись на минутку.
После того, как дверь за Тасакой закрылась, комиссар ещё некоторое время хранил молчание, подперев ладонью подбородок и, видимо, раздумывая о чём-то.
— Ну, что ты об этом думаешь? — наконец подняв голову, спросил он с лёгким оттенком замешательства.
— Об этом деле? Так ведь я своё мнение…
— Да нет, я насчёт Тасаки. Говорит, никакого предубеждения у него нет, а ты-то как думаешь?
— Откровенно?
— Конечно.
— Я не знаю, есть ли у него какое-то предубеждение или нет. Но одно можно сказать точно: Тасака сегодня какой-то сам не свой. Если бы он был сегодня как обычно, то, наверное, поостерёгся бы делать такие скоропалительные выводы. Убийство…
— Почему же он именно в этом деле занял такую странную позицию?
— Не знаю.
— А хотелось бы выяснить, — сказал комиссар, снова скрипнув креслом.
Оно показалось, что этот неприятный для слуха звук служит сигналом охватившей комиссара тревоги.
— Так что я тебя попрошу разузнать, — резюмировал комиссар, — Если инспектор Тасака берётся за это дело исходя из каких-то предвзятых установок, придётся его отстранить. Это будет необходимо как для полиции, так и для самого Тасаки.
— Понятно.
— Я особо нажимать не хочу и вести наблюдение за Тасакой тебе не приказываю. Но ты всё же посматривай со стороны, помогай ему. Ведь если он маху даст, потом с прессой хлопот не оберёшься.
В конце своего назидания комиссар снова улыбнулся и откинулся в кресле с протяжным скрипом.
— До чего же противно визжит! — заметил он.
4
На следующее утро в газетах появились сообщения, примерно соответствовавшие тому, что и предвидел Тасака. Заголовки были похожи друг на друга, и все репортёры в основном сходились в своих оценках. Например, в газете А. заголовок гласил:
«Шестилетний ребёнок покончил с собой? Единственный сын актрисы Кёко Игараси».
Вопросительный знак в данном случае должен был подчёркивать вопрос: но как же это возможно, что шестилетний малыш совершил самоубийство?! По поводу актрисы Кёко Игараси говорилось, что это дело впору поместить в разряд сплетен и слухов из жизни артистической богемы.
Тасака с утра пораньше прочёл все газетные отклики. Естественно, ни в одной газете не было и намёка на то, что это может быть убийство. Почти все газеты также поместили горестную, взывающую к сочувствию фотографию Кёко. Общий тон газет был вполне мелодраматический. Что тоже вполне соответствовало прогнозам Тасаки. Массмедиа превозносили её как трагическую героиню.
Инспектор отложил газеты и посмотрел в окно. Валивший день и ночь снег наконец прекратился. Сквозь стекло в комнату проникали лучи ласкового утреннего солнца.
Тасака уже встал, собираясь идти к Игараси, когда Оно бросил ему вслед:
— Только глупостей там не натвори.
Ясно было, почему он так сказал. Боялся, как бы Тасака в ходе следствия не перегнул палку.
— Хорошо, — односложно ответил Тасака и вышел из комнаты.
Было уже около десяти. Он подумал, что, вероятно, у Кёко Игараси уже полно репортёров всех мастей, но, вопреки ожиданиям, скопления машин возле дома не оказалось.
Когда Тасака позвонил в дверь, ему открыла та самая служанка, что встречала их накануне. Она сказала, что госпожи дома нет.
— За госпожой приехала машина, и она отправилась в телестудию Н.
Теперь становилось понятно отсутствие журналистских машин возле дома, но его возмутило поведение Кёко, которая как ни в чём не бывало на следующий день после смерти единственного сына отправилась по делам на телестудию. Вместе с чувством возмущения укрепилась и уверенность в том, что слёзы, которые проливала вчера Кёко, были всего лишь показухой.
— Ещё один хороший сюжет для репортажа, — отметил про себя Тасаки.
— А она действительно говорила мальчику не есть отравленные клёцки? — спросил он у служанки.
— А почему вы спрашиваете? — процедила она в свою очередь сквозь зубы с недоверчивым видом.
Как видно, Игараси запретила ей распространяться об обстоятельствах дела.
— Просто интересуюсь. Что тут такого?
— Госпожа своего сыночка очень любила.
— Ну, это не ответ. Я же спрашиваю про те отравленные клёцки.
— Не может быть, чтобы госпожа допустила такую невнимательность.
— Но вы сами не видели и не слышали, что она предупреждала мальчика, так?
— Да, но…
— Это я и хотел узнать, — отрезал Тасака.
Служанка только пошевелила губами, склонив голову, будто хотела что-то сказать.
Когда Тасаки добрался до телестудии Н. в четвёртом квартале района Кодзимати, ему сказали, что Кёко Игараси на переговорах по поводу съёмки телесериала, которая должна начаться в середине следующего месяца. Он решил дожидаться у дверей студии номер два, на двери которой горела табличка «Идёт съёмка». Неподалёку расположились репортёры, тоже поджидавшие Кёко. Тасака, сам того не желая, получил приятную возможность послушать их нескромные замечания.
— А ведь она на смерти мальчика здорово выиграла!
— Да уж, по крайней мере, благодаря этой смерти ей дали главную роль в сериале.
— Вроде бы, главную роль собирались дать Фудзико Аракаве?
— Ну да. Но Фудзико Аракава, может, актриса и хорошая, а популярности ей явно не хватает. Телевизионное начальство из-за этого переживало.
— Да всё из-за вчерашнего происшествия. Конечно, вдова, потерявшая единственного сына, — прямо готовая героиня для этого сериала. О ней сейчас все центральные газеты пишут — реклама хоть куда!