Остров Южный Камуи
Шрифт:
Кёко молча вышла из комнаты и вернулась с листом из альбома для рисования в руках. На листе пастельным карандашом был нарисован самолётик, с виду пассажирский реактивный лайнер.
Снизу была подпись: «Папин реактивный самолёт». И картинка, и подпись вполне соответствовали возможностям шестилетнего мальчика. Но то была всего лишь картинка.
— Это и есть предсмертная записка? — поднял бровь Тасака, на что Кёко тихо ответила:
— А вы посмотрите на обратной стороне.
На другой стороне листа картинок не было — только строчка, написанная синим карандашом: «Я отправляюсь к папе».
И больше ничего. Не зная, что и думать, затрудняясь с ходу истолковать надпись, Тасака и Оно снова переглянулись.
— И что это значит? — спросили они.
Большие глаза Кёко внезапно стали влажными от слёз и она стала торопливо рассказывать, будто её вдруг прорвало:
— Да, мальчик отправился к нему. Когда я вернулась с работы, он уже был мёртв. А этот листок лежал рядом. Это он оставил для меня предсмертную записку. Его отец был лётчиком. В прошлом году он погиб в авиакатастрофе. Когда мальчик меня спросил, где папа, я ему сказала, что папа сейчас в раю. Вот он, наверное, и решил, что если умрёт, то попадёт прямо к папе в рай. И тогда он взял эту клёцку с крысиным ядом — я ведь сказала, что от этого можно умереть…
Кёко вдруг разразилась бурными рыданиями.
Отец — лётчик, погибший в авиакатастрофе. Молодая мать говорит ребёнку, что отец сейчас в раю. И мальчик кончает с собой. От такой истории точно слеза прошибёт, — подумал Тасака.
Чем дольше Тасака слушал рассказ актрисы, тем больше чувствовал в нём фальшь. Даже когда она зарыдала, взгляд инспектора остался холоден и спокоен. Возможно, это всё только камуфляж… Скандальная актриса в конце концов прежде всего именно актриса. Ей ничего не стоит залиться слезами, чтобы разжалобить сурового следователя.
Впрочем, Тасака заметил про себя, что смотрит на хозяйку дома более пристрастно и сурово, чем того требуют обстоятельства. Но вся его натура восставала против того, чтобы преодолеть это отношение. Было в этом ощущении внутреннего протеста нечто такое, что и самого Тасаку повергало в безрадостное настроение.
Не ведая о мрачных раздумьях и ощущениях напарника, Оно тем временем с выражением предельного сочувствия и внимания на лице стал слушать подробный рассказ бессильно распростёртой актрисы.
По словам Кёко получалось, что, хотя до сих пор ходило множество скандальных сплетен и пересудов о её романах с разными мужчинами, в действительности она любила только одного — лётчика Г. И он разбился год тому назад в авиакатастрофе.
— Сегодня как раз день рожденья нашего сыночка, — сказала Кёко, прикусив губу, — ему исполнилось шесть лет. Я по этому случаю раньше пришла с работы — и вот…
Она снова разрыдалась, горестно повесив голову. Оно, поморгав, отвёл взгляд. Тасака же, наоборот, ещё больше ожесточился, считая, что мелодрама заходит слишком далеко. «Не может такая женщина испытывать настоящую любовь!» — говорил себе он. Она небось и сына своего не любила. И все эти слёзы — сплошное притворство…
В конце концов Тасака и Оно решили вернуться в управление, прихватив с собой «предсмертную записку».
На улице по-прежнему шёл мелкий снег.
— Вот ведь погодка! — передёрнул плечами Оно, взглянув на небо.
Легонько постучав по внутреннему карману, где лежала «предсмертная записка» мальчика, он заметил:
— Насчёт этой записки… Что-то здесь не так: шестилетний мальчик пишет предсмертную записку и кончает жизнь самоубийством… Ты как полагаешь?
— Конечно, никакое это не самоубийство, — решительно отрубил Тасака.
Именно к такому выводу он пришёл в процессе общения с госпожой Кёко Игараси.
— Значит, ты тоже так думаешь? — довольно улыбнулся Оно. — Мне кажется, смерть произошла в результате несчастного случая.
— Нет! — сказал Тасака, вперившись в вечернее небо, усеянное падающими снежинками, будто хотел выплеснуть всё наболевшее на сердце. — Это убийство. Она убила мальчика.
— Убийство? — широко открыл глаза Оно.
Видимо, предположение Тасаки не вязалось с его собственным заключением.
— Почему ты так думаешь?
— Такая женщина может хладнокровно убить собственного ребёнка, — ответил Тасака. Он и сам понимал, что такое суждение слишком резко и скоропалительно, но по-другому сформулировать не мог. Ведь не мог же он объяснить Оно, что тут тянутся нити и к его прошлому. Впрочем, по выражению лица Оно было видно, что он кое о чём догадывается.
— Ты прямо рубишь сплеча, — возразил Оно. — Мне казалось, что ты не так уж хорошо знаком с женщинами подобных профессий вроде этой актрисы.
— Ну, пусть не знаком. Вот я и хочу до конца понять, что у этой женщины на уме.
— Но с чего ты взял? — с неожиданной настойчивостью продолжал спрашивать обычно такой мягкий и деликатный Оно.
Слишком уж неожиданным было для него безапелляционное заключение Тасаки.
— Конкретную причину назвать не могу. Но она и есть убийца. Эта женщина убила своего шестилетнего ребёнка, — уверенно повторил Тасака.
3
Выслушав доклад, комиссар посмотрел на Оно и Тасаку с недоумением.
— Ваши мнения противоречат друг другу, — резюмировал он, откидываясь в кресле.
Под тяжестью восьмидесятикилограммовой туши начальника управления деревянное кресло жалобно заскрипело.
— Ну, послушаем сначала тебя, Оно.
— Как ни верти, а это всё же типичная смерть в результате несчастного случая, — сказал Оно и поднял глаза на Тасаку, словно ожидая, какая будет реакция.
Но Тасака смотрел куда-то в окно. Оно снова перевёл взгляд на комиссара.