Остров
Шрифт:
"Взаимное соперничество закончилось за смертью одной из сторон."
Гроб заложили досками, поставили сверху его любимый котелок, на дне его переливалось немного спирта.
— Прости, Семен, не таких ты похорон достоин… Отмучился, бедняга, — Демьяныч поднял и бросил в яму горсть песка. — Еще встретимся. Все мы временно живые, итог один. На всех у бога одна статья заготовлена. Высшая мера и амнистии не будет.
"Грязное дело — смерть", — думал Мамонт, глядя на падающую землю. Внутри появлялось какое-то непристойное облегчение и его не удавалось подавить. Будто и эти похороны были всего лишь хлопотной заботой. Достойно завершавшейся.
На месте того, что осталось от человека теперь был только холм рыхлой земли. Мизантропы нелепо стояли вокруг, глядя на него.
— Несправедливо это как-то, — сказал кто-то.
— Сколько ему лет? Было?
— Теперь уже никто не узнает.
Как-то странно было не слышать среди других голоса Козюльского.
— Ладно, Семен, лежи пока так, — заговорил Аркадий. — Будет время — памятник тебе поставим. Из гранита-камня. На вечную память.
— Ну где твой алкогольный суррогат? Кто-то спирт муравьиный предлагал, — Вокруг могилы зашевелились. Опять громче всех стали слышны Демьяныч и Пенелоп: во время похорон они как-то оттеснили других, будто были более привычны к подобным хлопотам. Затянувшаяся встреча Нового Года плавно перетекала в поминки. Сбоку передавали полулитровую алюминиевую кружку: "Давай, за вечную память".
Мамонт вдруг подумал о том, что этот остров простоит еще сто тысяч лет, а от них здесь ничего не останется: "Останется гладкое место. Будто всего этого никогда и не было."
"Немного опередил нас", — В свете костра он видел свое отражение на дне кружки, прямо перед глазами — слоновьи складки век.
— Последний срок придет вне зависимости от нашего влияния. И пьянство с алкоголизмом здесь не самый главный фактор, — сейчас Мамонт не замечал, кому это говорит. Закончив эту фразу, он уже забыл ее начало и, кажется, повторял это уже не в первый раз. Сознание, относительная трезвость, почему-то возвращались фрагментами, эпизодами. — Вот и кладбище здесь основали. С почином, как говорится.
— Да, теперь не выпьешь с Семеном. Любитель был, — Пенелоп откусил конец сигары и теперь жевал его по своей давней привычке. — Совсем скучно без него стало.
— Даже он не поднимется, чтоб стакан опрокинуть. Земля не отдает свою добычу, — Сквозь огонь, сквозь скачущих саламандр, на него смотрела японка. Добела напудренное лицо с криво накрашенными глазами было похоже на череп. Кажется, все это только что было. Или было давно? Сколько лет длится эта пьянка? Сколько он уже сидит у этого костра? Кажется, все это одна длинная ночь. Огонь сейчас почему-то горел в железном ящике. Как он называется? — "Мангал, да. Разве был мангал?" — Сзади падал свет из окон, откуда-то взявшейся, веранды. Он вернулся назад, это никак не наступает Новый Год. Мамонт зачем-то встал и теперь стоял, шатаясь, на накренившейся земле. Моря тоже не стало, оно только угадывалось каким-то образом за холмом.
Традиционно стоя в кустах, обнаружил, что молния на штанах сломана. Редкий случай. В последнее время молнии на штанах как-то не ломались: то ли они стали прочнее, то ли он стал менее порывист в движениях. — "Нелепое наблюдение".
— Когда-то давно ехал и думал, что за земля такая: Манчжурия, Халхин-Гол, — раздавался где-то голос Демьяныча. Старик уже ни один раз вспоминал все это. — Теперь гляжу, даже здесь земля есть. Долго везли, долго, будто на тот свет… А что, за границей люди тоже такими же дураками живут?
— Да нет, в общем-то, — Еще один голос, незнакомый. Кто-то говорит с жестяным акцентом, пропуская мягкие знаки. — У них дураками быть не модно. Сложностями не хвалятся.
— Рекордные, самые длинные ночи — на экваторе, — Это, конечно, Чукигек. — Интересно, далеко мы от экватора?
Затянувшаяся новогодняя ночь. Кажется, они встречают Новый Год.
"Или было что-то еще?.. Нет больше Козюльского. Нигде. Я это не только понимаю, а просто чувствую. А все остальное, все эти райские кущи, — ерунда, просто детские сказки. Если бы человек жил двести-триста лет и не сползал с ума после шестидесяти, он бы изживал свою религиозность. Физиология — это все."
Его мысленный монолог перестал быть мысленным, он говорил это все кому-то. Где-то в черных кустах неподвижно сидела смерть. Не абстрактная и невидимая, а настоящая, из детства, с когтями и клыками, та, что появляется, когда гаснет свет. — "Разве можно людям умирать!"
— Эй, вы! Кто это все придумал? — закричал он, задрав верх голову. — Боги? Иисус ваш Христос?
— Кто там у вас орет? — доносилось изредка. — Если бы мой земляк И. Христос увидел все это, он бы сказал: Я смеюсь со всего этого бардака.
Мамонт, потеряв равновесие, с размаху сел, потом лег — головой в песок.
— Древний ты совсем… — доносились голоса. — И его видал?
— Нет, Христа, правда, не видел, уже не застал, зато многих других… В восемнадцатом году даже наркомвоенмора Троцкого встречал, в Свияжске. Гляжу, вот он перед строем, красный Наполеон, организатор наших побед. И тоже еврей: очки, смоляная бородка клинышком, на лошади сидит как коровья лепешка…
Вверху качались кроны пальм. Какая-то гигантская черная птица пролетела, заслонив половину неба. Прошел, по-пьяному загребая ногами песок и прижимая к груди котелок, покойный Козюльский. Потом оказалось, что рядом стоит, в белом кителе и шортах, Белоу. — "Ты же мертвый", — подумал Мамонт. — "Ну и что?" — вслух отозвался Белоу. — "Действительно, ну и что?"
— Прекрасно сохранился, — сказал Мамонт.
— Ну, я можно сказать новопреставленный, — отозвался, польщенный вроде, Белоу. — Всего полгодика на дне, полгодика.
В темноте все звучал чужой голос, кто-то бубнил с тем же жестяным еврейским акцентом:
— …И убили красного Наполеона.
— Ты то сам не убивал? — "Это Демьяныч!"
— Нет. Я тогда совсем молодой был.
— А у тебя, интендант, дети-внуки есть?
— Были какие-то, теперь разбежались… Ну да, и сам разбежался. Сорок лет прожил в той стране евреем, такое кому угодно надоест.
"Эй, ты где? — мысленно воззвал Мамонт. — Ты почему невидимый? Не заболел часом?" Белоу исчез. На его месте появился кто-то черный, горящий в темноте красными глазами-углями.
— Раньше таких больших чертей, как вы, не видел, — заговорил Мамонт. — Не имел чести общаться.
— Мать моего Пенелопа, — твердил где-то свое Демьяныч. — С одним ножом на нее ходил…
— Я тоже женщин любил… — звучал его собеседник. — Давно.
"Хорошо выглядеть добрым перед покойным, — доносилось совсем издалека. — Нетрудно. Перед живым вот…"