Остров
Шрифт:
Натка улыбнулась. Нет, проблемы виделись проблемами, но они не вырастали до глобальных масштабов, не занимали голову, не дергали, как больной зуб. Нет денег, значит, нет денег. И все. Значит, будем жить так. Не пропадем.
Хорошо.
– Я не знаю, что это, – прошептал, наклонившись к ее уху, Лаголев. – Возможно, аномалия. Червоточина позитивной энергии.
– Угум, – сказала Натка.
В темноте под веками расцветали дивные цветы и пускали семена-стрелы.
– Это как остров, – сказал Лаголев.
Натка чувствовала его дыхание, его бедро, прижимающееся к ее бедру, но на
А Александр? Македонский, он же Искандер, он же Двурогий.
Она фыркнула, вдруг сообразив, какая восхитительная ерунда хороводится в ее голове. Давно пора. А то как это – без ерунды?
– Остров?
– Ага.
Натка чуть отклонилась, чтобы иметь холодильник под лопатками, как опору. Хорошо! Как в детстве. Хо-ро-шо. Видимо, она сказала это вслух, потому что Лаголев произнес:
– Это еще что!
Натка открыла глаза, хотя открывать ужасно не хотелось. Плыви и плыви, пари, нежься. Позабытая благодать.
– Есть что-то еще?
Лаголев кивнул. Он отошел к столу и взял нож.
– Что ты делаешь? – спросила Натка.
– Фокус, – сказал Лаголев с дурацкой улыбкой и полоснул себя по ладони.
Кожа, расходясь, тут же заалела кровью.
– Саша!
Она не запаниковала, как, наверное, могла бы в любой другой момент. Не ударилась в истерику. Она вдруг ясно представила себе план дальнейших действий: кожу продезинфицировать, стянуть, закрепить пластырем, завязать бинтом. Только Лаголев, не позволяя ей выйти из закутка, заступил проход.
– Тише, – сказал он. – Ты смотри внимательней.
Рука, протянутая им, слегка подрагивала у Натки перед глазами. Кровь уже скопилась на ладони маленькой лужицей. Часть перетекала на ребро и капала.
– Саш, надо перевязать, – сказала Натка, укусив губу.
Лаголев, не соглашаясь, мотнул головой.
– Смотри дальше!
Он подвинул ладонь еще ближе к жене, чтобы та оказалась в проекции намеченного гвоздем пятачка.
– Ты – ду…
«Ты – дурак», – хотела сказать Натка, но на ее глазах кровь перестала течь, а края раны медленно, но неуклонно сомкнулись. Так люди и теряют дар речи, мелькнуло в Наткиной голове. Ходят и таращатся. Немые.
– Это что, чудо? – спросила она.
Лаголев неуверенно кивнул.
– Думаю, да. Оно.
Отшагнув, он стянул со стола салфетку и приблизился снова. Послюнявив салфетку, обтер место пореза, чтобы Натке было лучше видно. На чуть красноватой ладони белела черточка, тонкий и короткий след лезвия.
– Надо с минуту где-то подержать, – сказал Лаголев. – Тогда уже заживет окончательно.
– Саша, я не верю, – сказала Натка.
Она почувствовала, как щиплет в уголках глаз. Чудо. Положительная червоточина. Остров. Разреветься – кто ее осудит? Лаголев поймет.
Натка всхлипнула.
– Ты чего? – спросил Лаголев.
Даже черточка, тень пореза, пропала с его ладони.
– Не знаю, – сказала Натка, – расклеилась что-то.
– Ну, Ната...
Лаголев приобнял ее, и сделалось совсем хорошо. Почему раньше так не было? Или было, потом исчезло, а сейчас вернулось снова? Натка уткнулась носом в
– Здесь можно подзаряжаться, – сказал Лаголев.
– Как батарейке? – спросила Натка.
– А чем человек от нее отличается?
– Более сложным устройством.
– Но по сути, мы батарейки и есть, – сказал Лаголев, – окружающий негатив разряжает нас, сон, пища и какие-то радостные события заряжают. И так изо дня в день до истечения назначенного ресурса.
– Жалко, – сказала Натка.
Спорить с ним не хотелось. И ссориться не хотелось. И разводиться. Но она же вроде бы… Память неожиданно обожгла ее. Мутная вода прошлого всколыхнулась, как в не протекающей, забившейся раковине, вспухла вонючими пузырями. Воздух исчез в горле. Развод! Ты – не мужчина! Ты – тряпка! Ты – Лаголев! Что ты можешь-то? Господи. Дни, в которых она злилась на Лаголева, готова была убить Лаголева, кричала на Лаголева, каждый, попал ей в сердце. Насквозь. Навылет. Так, что впору было скукожиться, скрючиться и, скуля, отползти подальше. Лаголев, прости меня!
– Саш, – сказала Натка.
Но дальше не смогла произнести ни слова. Не потому, что не хотела – желала всей душой. А потому что эти слова оказалось нельзя отпустить просто так. Я тут, видишь ли, подумала и решила, что была не права. И вообще вела себя по-свински. Простишь? Только Лаголев это как-то почувствовал.
– И ты меня тоже прости, – сказал он, приняв ее молчание и потеревшись носом о ее висок. – Я был жутко не прав.
– И я.
Лаголев улыбнулся.
– Хорошо, что мы это поняли, да?
Натка рассмеялась, вытирая глаза.
– Мне так хорошо уже лет пять не было.
– Остров! – многозначительно выстрелил пальцем в потолок муж.
Грязная салфетка выскользнула из его ладони, и они оба почему-то бросились ее поднимать, что в тесном пространстве не смогло не вызвать ряд забавных коллизий. Руки мешали рукам, ноги жались к ногам, пальцы находили грудь, губы...
– Погоди, – спохватилась Натка, отлипая от Лаголева, – надо же какой-то обед...
– А, да-да, – закивал он, приводя тренировочные штаны и рубашку в порядок. – Обязательно. У нас же – молодой, растущий организм...
Он был растрепанный и смешной. И мужественный. Муж!
– Покажи-ка еще ладонь, – попросила Натка.
– Пожалуйста.
Лаголев подал ей руку, помогая встать.
– Не эту!
– Простите.
Натка поскребла, послюнявила место пореза – ни намека.
– Так мы это, выходим? – спросил Лаголев.
Глаза его смеялись, светились, любили.
– Ведите меня, Александр!
– Госпожа Наталья.
Так, наверное, в приемную залу к послам и представителям иностранных держав не выходили даже император с императрицей, как они из ниши за холодильником – к кухонному столу. Чинно. С достоинством. По фэн-шую. Только у них вместо послов и представителей случился застывший на пороге сын. И физиономия у сына была – будто ему открылось нечто непостижимое, на что он еще не знал, как реагировать.