Остров
Шрифт:
– Ты садись, – сказала сыну Натка.
– Вы по-уродски стол поставили, – сказал Игорь, не трогаясь с места.
– Садись, садись.
Лаголев одну за другой ловко, накалывая вилкой, сбросил невозможно-розовые сосиски в общую тарелку. Потянулся вверх ароматный парок. Разве можно устоять перед таким аппетитным зрелищем? Игорь осторожно подвинул стул.
– Вы прятки кончайте, да? – буркнул он.
– А вот папа тебе все объяснит, – мстительно сказала Натка.
Она медлила, стараясь провести на острове лишнюю секунду. Хотя бы одной ногой, бедром, рукой, мизинцем. Придет
Лаголев тем временем слил из кастрюли воду.
– Могу и я объяснить, – сказал он, рассыпая горячие картофельные кубики по тарелкам. – Но, наверное, после, когда поедим. Натка, ты чего? Садись тоже.
– Мне две сосиски, да? – спросил Игорь.
– Да, – сказала Натка, подсаживаясь с краю стола.
Так остров оставался для нее в шаговой доступности. Если что.
– Супер.
Вооружившись вилкой, сын тут же перекинул две сосиски себе в тарелку.
– Слушай, Нат, – поместив опустевшую кастрюлю в раковину, Лаголев открыл холодильник, – у нас вроде бы еще соленый огурец оставался. Который вырвиглаз. Помнишь, его деть было некуда? Сейчас настрогали бы...
– Я съел, – сказал Игорь.
– Когда? – удивился Лаголев.
– Ну, ночью.
– Это ты погорячился.
Игорь вдруг надулся и механически разделал одну из сосисок на три части ребром вилки.
– Да я это… Я аппетит нагулял. А пришел, мама меня сразу спать погнала. Я бы оставил, если б знал.
– Так себе оправдание, – сказал Лаголев.
– Бедный огурец! – вырвалось из Натки.
– Кто? – удивился Игорь.
Лаголев захохотал. Натка сначала крепилась изо всех сил, но потом не выдержала и сама. Ей представились это сморщенное, бледно-зеленое, пупырчатое существо, доживавшее свой соленый век в банке в дальнем углу холодильника, переставшее даже гадать, когда его пустят на салат или рассольник, и сын, под голодным взглядом которого даже сухари и галеты каменной твердости приобретали гастрономическую ценность.
– Смейтесь, смейтесь, – обиделся, склонился над тарелкой сын.
Лаголев тронул его за плечо.
– Прости. В нас сейчас дури много.
Игорь выпрямил спину.
– То есть, это все-таки дурь?
Он набил рот, но не успел прожевать и теперь говорил с надутой, как у больного флюсом, щекой. Все, я не смеюсь, сказала себе Натка.
– И где вы ее взяли?
Сын краснел, когда горячился.
– Мы тебе все расскажем, – сказал Лаголев и показал глазами на тарелку. – Ты ешь давай.
– А вы?
– Мы тоже.
Лаголев начал с картофеля. Натка отломила хлеб. Игорь, ко всем телодвижениям родителей воспылавший нешуточной подозрительностью, с великолепной трагической паузой, воскликнул:
– А сосиски?
– Пожалуйста, – пожала плечами Натка.
Секунд пять сын с недоверием наблюдал, как она жует, отделив ножом кусочек пахучего розового мяса.
– Я тоже могу, – сказал Лаголев и пригвоздил свою сосиску к тарелке. – Смотри. – Он откусил сразу половину и заработал челюстями. –
– Папа, блин. Сам знаю, – буркнул Игорь.
Он занялся своей порцией, не забывая, впрочем, бросать быстрые взгляды то на отца, то на мать.
– Чайник? – спросил Лаголев.
– Да, Саш, поставь, пожалуйста, – попросила Натка.
Сын фыркнул.
– Вы даже не слышите, как разговариваете! – заявил он, подгребая кубики картофеля к вилке ломтем хлеба. – Вы раньше так не разговаривали!
– Как? – спросил Лаголев, зажигая конфорку под чайником.
– Ну, как будто…
Игорь смутился. Он хотел сказать: «Как будто мама передумала разводиться». Это было нетрудно прочитать по его лицу.
– Как будто у нас все хорошо? – выручила его Натка.
– Да!
– Ну, на самом деле, все не так уж и плохо, – сказал Лаголев, доставая кружки. – Просто иногда нужно сдвинуть холодильник, чтобы это понять.
– Понять, что важно в жизни, а что нет, – поддержала Натка.
У Игоря вдруг задрожали губы.
– Вы что, в секту вступили? – спросил он.
– В какую?
– Ну, в которой обещают радость и просветление. Я видел, ходят такие с книжками по домам. То бритые, в белом. То с сумками через плечо, в черном. «Отрекитесь от суетного, жизнь есть любовь».
– Они не так уж не правы, – сказал Лаголев. – Только цели у них как раз суетные. Меркантильные. Ты доел?
Игорь посмотрел на отца.
– Пап, если вы все же вступили…
– Тарелку давай, – протянул руку Лаголев.
– ...то я убегу из дома, так и знайте, – сказал Игорь.
Он передал пустую тарелку отцу. Лаголев показал ее Натке.
– Даже мыть не нужно.
– Это наш сын! – гордо сказала она.
Тарелка отправилась в раковину. Закипел чайник, и Лаголев ловко снял его с огня. Кипяток пролился в кружки.
– Пьем, и к делу, – объявил Лаголев.
– Эх, конфетку бы, – вздохнула Натка, наливая чаю из заварочного чайника.
– Я завтра куплю.
– Думаешь, у твоего Кярима Ахметовича совесть проснется?
– Куда он денется?
Лаголев, задумавшись, долго взбалтывал пустой кипяток ложкой, потом долил чаю, сыпнул сахарного песка. Натка заметила, что его движения, повороты головы, жесты, мимика обрели ясность и спокойную неторопливость уверенного в себе человека. Она почувствовала, что снова в него влюбляется. Это мой Лаголев, прошептал кто-то в голове. Мой Сашка. Александр. Мой! Что-то будет ночью!
– Мам.
– Да?
Натка с трудом отвлеклась от созерцания мужа. Как бы ее за слишком вольными мыслями сын не застал врасплох. А то думается всякое, не целомудренное, постельное. Бежать с этим за холодильник – пф-ф!
Бежать от этого – еще большее пф-ф!
– У тебя еще сосиска осталась, – сказал Игорь.
О, вечно голодное дитя!
– Ешь, разрешаю, – сказала Натка, размышляя о сосиске как… кхм… символе.
Лаголев, у тебя же есть сосиска?
– Спасиб.
Цап – и тарелка опустела. Они допили чай. Натка по привычке оставила на донышке. Она любила вдруг обнаружить остатки, пусть даже холодные, в своей кружке. Бывает, запершит в горле, а там как раз на глоток.