Осужден пожизненно
Шрифт:
Он то лежал распростертый на песке, то начинал бесцельно бродить между низкорослыми деревцами, белеющими под мерцавшей в тумане луной, или садился, согнувшись, как некогда в тюрьме, обхватив голову руками и слегка покачиваясь, в мучительных раздумьях о своей горькой участи. На что ему теперь это наследство? Беглый каторжник, чьи руки огрубели от рабского труда, а спина покрыта рубцами от плетей, никогда не будет принят в хорошем обществе. Если он даже потребует признания своего имени и своих прав – чего он этим добьется? Ведь он преступник, осужденный законом, отнявшим у него его имя и права. Если он откроется Фреру, сказав, что он его пропавший кузен, тот поднимет его на смех. Если он публично заявит о своем происхождении и своей непричастности к преступлению., он рассмешит всю колонию, а надзиратель постарается перевести его на более тяжелые работы. Даже если он будет без конца рассказывать всем эту невероятную историю и заставит в нее поверить – что это ему даст?
Допустим, что в Англии – после стольких лет – узнают, что некий убийца и каторжник, много лет проработавший в кандальной команде в колонии Макуори-Харбор, чей «послужной список» являет собой длинный перечень нарушений дисциплины и наказаний, заявляет, что он наследник крупного состояния и претендует на то, чтобы лишить достойных людей Англии их ранга и положения, как общество воспримет подобное дерзкое заявление? Вряд ли оно пожелает освободить преступника от оков и предоставить ему почетное место, которое занимал его покойный отец. Подобное известие будет воспринято как катастрофа, как стремление очернить безупречную репутацию всеми уважаемого человека, как оскорбление ничем не запятнанного имени. Даже если все будет ему благоприятствовать, и он вернется к матери, которая успела уже примириться с потерей сына, он в лучшем случае станет для нее вечным олицетворением позора, не менее страшного, чем тот, которого она так опасалась.
Но успех был почти невозможен. Он не смог бы даже в воспоминаниях снова пройти свой запутанный тернистый путь. И разве его изрубцованные плечи служат доказательством того, что он некогда был джентльменом и что он невиновен? Разве рассказы о чудовищных жестокостях, совершаемых в Макуори-Харбор, распахнули бы перед ним двери домов именитых людей, разве посадили бы его на почетное место вместе с другими важными гостями? Разве, заговорив на арестантском жаргоне, сопровождая свои слова непристойными жестами, он мог надеяться быть принятым как достойный собеседник в обществе благонравных женщин и невинных детей? Предположим, что ему удастся добиться своего оправдания, сохранив в тайне имя убийцы, все равно никакие сокровища мира не вернут ему ту благословенную невинность, которая некогда была его достоянием. Никакие богатства не возвратят человеку его достоинство, выбитое из него плетьми, и не сотрут из памяти воспоминания о тяжких унижениях.
Несколько часов продолжалась эта пытка. Он места себе не находил. Иногда он вскрикивал, словно от боли, а потом долго лежал в каком-то оцепенении, словно изнуренный физическим страданием. Помышлять о свободе, о восстановлении чести – безнадежно. Он должен молчать и тянуть ту самую лямку, на которую его обрекла судьба. Он вернется в колонию. По закону он беглый каторжник, и он получит должное наказание. Возможно, смертную казнь ему отменят в награду за спасение девочки. Если это произойдет, он может считать себя счастливчиком. Счастливчиком! А что, если он не вернется в колонию, а скроется в дебрях и там умрет? Лучше смерть, чем такая судьба. Впрочем, зачем ему умирать? Он смог поймать коз, теперь он будет ловить рыбу. Он выстроит себе хижину. Быть может, в заброшенном поселке найдутся остатки зерна, и он посеет его и соберет урожай. Построил же он лодку, соорудил печку, огородил хижину. Конечно, он сможет прожить один, как вольный дикарь. Один! Ведь все эти чудеса он проделал один! Разве не качается внизу у берега лодка, которую он построил? И почему ему не бежать в этой лодке, оставив на произвол судьбы жалких людишек, которые отплатили ему такой черной неблагодарностью?
Мысль промелькнула у пего в мозгу, как будто кто-то нашептал это ему на ухо. Лодка всего в двадцати шагах от него, он уйдет по течению, и через полчаса его никто не догонит. Выбравшись за риф, он отправится па запад в надежде встретить китобойное судно. В ближайшие дни его, несомненно, подберет какой-нибудь корабль, а запаса воды и пищи у него па это время хватит. Моряки поверят любой истории о кораблекрушении… И тут он остановился: как же он забыл, что его могут выдать его лохмотья! Застонав от отчаяния, он хотел было приподняться с земли. Пальцы его уперлись во что-то мягкое. Он лежал у камней, сложенных горкой около низкорослых кустов, и предмет, к которому он прикоснулся, виднелся из-под камней. Он вытащил его. Это была рубаха бедняги Бейтса. Дрожащими руками он разбросал камни и отыскал остальную одежду. Казалось, она была специально оставлена здесь для него. Само небо посылало ему то, в чем он так нуждался.
Ночь прошла в раздумьях, и первые лучи зари осветили небо. Он поднялся, бледный, измученный, и, страшась своих помыслов, побежал к лодке. И пока он бежал, внутренний голос подбадривал его: «Твоя жизнь важнее их жизни. Они умрут, но своей неблагодарностью они заслужили смерть. Ты убежишь из этого ада и прильнешь к любящему материнскому сердцу, которое скорбит по тебе. Ты сможешь сделать больше добра, чем спасая жизнь тем, кто тебя презирает. К тому же они могут и не погибнуть. За ними пришлют корабль. Подумай, что ждет тебя, беглого каторжника, если ты вернешься вместе с ними?!»
Он уже был в трех футах от лодки, как вдруг остановился и замер, глядя на песок с таким ужасом, как будто увидел на нем письмена, предсказавшие судьбу Бальтасара. Эти слова накануне вечером написала Сильвия, но когда солнце, внезапно поднявшееся над морем, осветило их своими красными лучами, ему показалось, что они только сейчас возникли у его ног.
ДОБРЫЙ МИСТЕР ДОУЗ
Добрый мистер Доуз! Какой страшный укор таился для него в этой простой фразе! Эти шестнадцать букв были вне мира трусости, подлости и жестокости. Он услышал голос девочки, которая выхаживала его во время болезни, а теперь звала, умоляя спасти ее жизнь. На мгновение она возникла между ним и лодкой, такой же, как тогда, когда она протягивала ему лепешку в ночь его прихода к костру.
Шатаясь, он пошел к пещере и, схватив за руку спящего Фрера, сильно потряс его.
– Проснитесь! – кричал он. – Вставайте! Надо отплывать отсюда!
Вскочив спросонья, Фрер с тупым изумлением смотрел на бледное лицо и налитые кровью глаза несчастного каторжника.
– Что с тобой? – спросил он. – Тебя напугало привидение?
Услыхав его голос, Руфус Доуз тяжело вздохнул и закрыл лицо руками.
– Вставайте, Сильвия! – крикнул Фрер. – Пора вставать! Я уже готов к отплытию.
Жертва была принесена. Каторжник отвернулся, и две больших блестящих слезы скатились по его обветренному лицу и упали на песок.
Глава 29
В МОРЕ
Через час после восхода солнца хрупкий челн – последняя надежда четверых людей – медленно плыл по течению к выходу из гавани. Спущенный на воду, он сперва чуть не затонул от перегрузки, и большую часть вяленого мяса пришлось оставить на берегу. Можно вообразить себе, как было трудно отказаться от такого богатства, ведь каждый кусок означал для них лишний час жизни. Но иного выхода не было, и, как сказал Фрер, надо было все поставить на карту. Они должны были выйти из бухты во что бы то ни стало.
К вечеру они достигли Чертовых Ворот и там остановились – Доуз боялся идти дальше и предложил переждать, пока не спадет прилив. И только около десяти часов вечера он решился пересечь коварную отмель. Ночь была прекрасная, море спокойное. Казалось, само провидение прониклось к ним жалостью, и хрупкое суденышко готово было миновать это злосчастное место. Была минута, когда над ними взвилась могучая волна, которая чуть не опрокинула жалкое сооружение, сплетенное из веток и покрытое шкурами. Все же Руфус Доуз продолжал вести лодку к морю, а Фрер своей шляпой вычерпывал из нее воду. Наконец-то им удалось выйти в глубокие воды. Тут их постигла непоправимая беда, – за борт смыло два ведра, сделанные Руфусом из коры; они забыли их укрепить, и вместе с ними ушла пятая часть их скудного запаса пресной воды. Но перед лицом угрожавших им опасностей эта потеря показалась им пустячной, и когда, промокшие и озябшие, они вышли в открытое море, они возблагодарили судьбу, которая столь чудесным образом их пощадила.