От каждого – по таланту, каждому – по судьбе
Шрифт:
Драматургия, сценическая проработка, выпуклость образов, движение сюжета – все это не могло не понравиться актерам. Но – тема! Но – авторские акценты! Ведь он явно симпатизирует своим героям. А они – лидеры белого движения. Пьесу, конечно, не допустят к постановке. Как тут быть?
Да, главный герой «Бега», генерал Роман Хлудов, – основной носитель белой идеи. К тому же у него был всем известный прототип: генерал-лейтенант Яков Слащов, кровавый палач, разжалованный Врангелем уже в эмиграции в рядовые. Да еще в 1921 г. советские спецслужбы «сманили» генерала в РСФСР. Арестовать его – слишком топорно. Поэтому придумали другой ход: ГПУ нашло одного из «мстителей» и тот убил генерала Слащова. Булгаков все это прекрасно знал.
Предчувствия не обманули актеров: 9 мая 1928 г. Главрепертком (театральный цензурный комитет) запретил пьесу.
Но Булгаков не терял надежды. Он решил использовать влияние Горького и устроить читку еще раз, в его присутствии. Было это 9 октября 1928 г. Прослушав текст пьесы, Горький взял слово: «Это – превосходнейшая комедия (? – С.Р.), я ее читал три раза и читал и другим товарищам. Это – пьеса с глубоким, умело скрытым сатирическим содержанием… «Бег» – великолепная вещь, которая будет иметь анафемский успех, уверяю вас».
Только Горький так умел: «подставить», якобы выручая. Какая, к черту, комедия! Речь в пьесе о глубочайшей трагедии русской интеллигенции, вынужденной бежать с родины от «товарищей». Бежали все: и жестокий генерал Хлудов, и боевой генерал Чарнота, и жена товарища министра Серафима Корзухина, и уж вовсе безвинный приват-доцент…
И все же, хоть и ненадолго, но Горький помог. 11 октября 1928 г. «Правда» оповещает читателей: «Бег» разрешен. Пьеса действительно хороша. И театры, узнав о допущении к постановке «Бега», стали буквально рвать эту пьесу из рук автора. Уже 12 октября договор с Булгаковым заключил Ленинградский БДТ.
Благополучие, однако, оказалось эфемерным. 24 октября Главрепертком окончательно запрещает пьесу. Еще до этого лидеры РАППа Л. Авербах и В. Киршон в прессе прилюдно сорвали с Булгакова его театральную маску, обнажив перед всеми физиономию буржуазного наймита, который должен был «смазывать пятки» вместе с героями своей пьески. В тот же костер подкинул свое поленце и несгибаемый Ф.Ф. Раскольников. 15 ноября 1928 г. он публикует в «Комсомольской правде» свой большевистский призыв: шире, еще шире развернуть кампанию против «Бега»!
Гвалт стоял невероятный: одни брызгали возмущенной слюной, другие топотали ножками, третьи хватались за пистолеты. Но находились и заступники, увидевшие в пьесе и явно положительные тенденции, весьма созвучные «моменту». Писали не только в газеты. Строчили в ОГПУ, Сталину. Самый квалифицированный донос на Булгакова написал Сталину драматург В.Н. Билль-Белоцерковский.
Мы уже заметили, что Булгаков со своим могучим даром оказался не по зубам советскому чиновничеству, да и злобному писательству.
В дело вмешалось Политбюро ЦК ВКП(б). Вопрос о «Беге» слушали дважды: 14 и 30 января 1929 г. Создали комиссию из лучших знатоков театрального дела: Ворошилова, Кагановича и Смирнова. О политическом значении пьесы «Бег» справку для Политбюро (весьма объемную) подготовил П.М. Керженцев, заместитель заведующего агитационно-пропагандистским отделом ЦК. Все были единодушны: пьеса вредная. Запретить! На сцену не пускать!
Колебался один Сталин. Вновь Булгаков зацепил какие-то пружины его подсознания. Нравилось ему, что от него (он уже в это верил) бежали такие бравые царские генералы. Нравилось. Но тут случилось непредвиденное: «мститель» убил генерала Слащова, а он был в тесном контакте с военным руководством СССР (М.Н. Тухачевским и др.). В этой ситуации Сталину было уже не отмолчаться. Разрешать после этого пьесу было явно не с руки.
Итак, Политбюро не запретило пьесу, а признало «нецелесо-образной» ее постановку.
Да и на публику Сталин сработал весьма умело: 2 февраля 1929 г. он написал письмо наиболее рьяному и авторитетному хулителю Булгакова драматургу Билль-Белоцерковскому. Булгакова он фактически взял под свою защиту, хотя пьесу и обругал. «Если даже такие люди, как Турбины, – писал Сталин, – вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, – значит большевики непобедимы, с ними, с большевиками, ничего не поделаешь».
Немаловажно еще и то, что Булгаков в своих пьесах устами белых офицеров отстаивал лозунг единой и неделимой России. Он выступал, одним словом, за те же идеи, которые претворил в жизнь Сталин, только уже под именем СССР. Булгаков стал союзником Сталина в его политической борьбе с лидерами национальных республик. Так что пьесы Булгакова лили «политическую воду» на мельницу сталинских практических дел, хотя, само собой, Булгаков об этом не думал.
Что же касается «Бега», писал Сталин Билль-Белоцерковс-кому, то это «попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. «Бег» в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление».
Пьеса была похоронена на десятилетия. Заодно сняли с репертуара и все другие пьесы Булгакова: «Дни Турбиных», «Зойкину квартиру», «Багровый остров». Драмсоюз даже справку об этом приятном событии выдал.
В августе 1929 г. Булгаков сообщает брату Николаю в Париж: «… положение мое неблагополучно.
Все мои пьесы запрещены к представлению в СССР и беллетристически ни одной строки моей не напечатают. В 1929 г. совершилось мое писательское уничтожение. Я сделал последнее усилие и подал Правительству СССР заявление, в котором прошу меня с женой моей выпустить за границу на любой срок…
Вокруг меня уже ползает змейкой темный слух, что я обречен во всех смыслах…
Без всякого малодушия сообщаю тебе, мой брат, что вопрос моей гибели это лишь вопрос срока, если, конечно, не произойдет чуда».
Чуда не произошло.
Мы подошли к психологически очень интересному аспекту творческой судьбы Булгакова – его активной бескомпромиссной переписке с высшими должностными лицами страны. Зачем ему это было нужно? И как он решился на это? Вот два основных вопроса, на которые надлежит ответить.