От рук художества своего
Шрифт:
Слава богу, все было готово. Растрелли выглянул во двор. Холодный ветер налетал резкими порывами, гудел и выл. Оловянное небо нависало сердито и тяжело, словно и ему было зябко и беспокойно. По дальнему краю его окаймляла широкая свинцовая полоса. Сорванные с деревьев и крыш колкие снежинки впивались в лицо.
Скульптор нырнул обратно в уютное тепло мастерской.
Он с нетерпением ждал государя. Топтался, прислушивался, стоял у окошка. Он весь был наполнен томительным ожиданьем будущей работы. И преисполнен гордой важности и какого-то непонятного торжества: не каждый день и не всякому
Он встречал на себе взгляд сына — одобрительный, восторженный. Обожание сына добавляло ему сил, уверенности в успехе. А Франческо внезапно увидел отца в новом свете. Важный заказ делал отца в его глазах человеком еще более замечательным и необыкновенным.
Наконец-то прибыли. Подкатили богато убранные царские сани, обитые красным бархатом. Разгоряченные кони подымали головы, натягивали поводья, часто дышали, сдувая с губ набежавшую пену.
Петр вошел с мороза свежий, ликующий, в настроении самом благодушном. Ни малейшего следа усталости, вчерашней мрачной грусти не осталось в нем. Растрелли радостно приветствовал его, глубоко кланялся. Теперь для него важность особы государя несколько отходила на второй план. Он видел перед собой только модель, и модель была в хорошем расположении духа, а это для работы было как раз то, что нужно.
Петр с улыбкой спросил:
— Что будешь учинять со мной? Я в твоей власти, жду распоряжений…
— Ваше величество, комиссия вам предстоит такая. Сейчас я быстро приготовлю гипс. Вы будете лежать вот здесь, на топчане, — он точно подогнан по вашему росту.
— И когда ты только успел? — изумленно спросил Петр, не скрывая радости.
Он сам был мастеровой и знал, какую выгоду дает любой работе предусмотрительность. Радение, не упускающее из виду каждую мелочь.
— Да пришлось ночь не поспать… Так вот, все займет не более получаса, ваше величество, — продолжал Растрелли деловито. — Поелику вы говорить и видеть все это время не будете, я дам вам в руки грифельную доску. При надобности вы мне написать наводите. Мой сын и мастер Андрей Хрептиков будут мне помогать. Втроем мы управимся скоро!
— Что ж, валяйте, ребяты, делайте со мной что хотите, раз я к вам сам в лапы поддался. Только до смерти не замуруйте. А дышать-то я как буду?
— Для дыхания, ваше величество, я вставлю в нос две удобные трубки…
— Чего только с живым человеком не делают, — промолвил Петр с безобидным упреком и стал укладываться на топчан.
— Хочу еще упредить ваше императорское величество об одном моменте…
— Слушаю тебя, граф.
— Когда все лицо закрывается гипсом — сие мне самому довелось испытать, — случается чувство неприятное, страх находит, робость. Не все могут выдержать подобное, Я ваше величество, говорю об этом, чтоб вы приуготовились к подобному испытанью!
Петр, укладываясь поудобнее, внимательно выслушал замечание скульптора, понимающе кивнул.
— Франческо, бери вон ту медную кастрюлю, заводи гипс, литра три, не больше. А ты, Андрей, приготовь-ка мне заводную лопатку и кожаную гипсовку!
Растрелли-отец
Гипс был готов. Растрелли проверил вязкость. Сметана была что надо. Он вставил государю трубки в нос, спросил:
— Впору? Ваше величество" попробуйте подышать…
— Будто ничего, — сказал Петр, шумно втягивая воздух и выдыхая его в трубки, — дышать можно.
Растрелли удовлетворительно кивнул, взял небольшой горшочек с широкой тульей и стал смазывать лицо Петра телячьим жиром, тщательно втирая его в кожу. "И что это он охорашивает, к чему приуготовляет?" — подумал Петр. Он испытывал с непривычки замешательство.
— Смазываешь для чего? — спросил царь, улучив минуту, когда его рот был свободен от больших жестких рук скульптора.
— Чтобы гипс не пристал к телу, ваше величество!
Растрелли обмотал голову царя тряпкой и, сделав ленту вокруг, пропустил ее по усам. В последний раз все огладил, ощупал, осмотрел и проверил.
— Ну с богом, начинаем! — резко скомандовал скульптор своим помощникам — они подошли и встали рядом, чтобы быть на подхвате, а Растрелли вежливо спросил: — Можно начинать, ваше величество, вы готовы?
— Готов!
В глазах Петра что-то изменилось: выражение прежнего живого любопытства, как отметил скульптор, стерлось — и теперь вместо него Растрелли увидел слабый отблеск натурального страха.
— Пожалуйста, не беспокойтесь, ваше величество, все будет отменно! — учтиво сказал скульптор.
— Я и не беспокоюсь! Делай, граф, свое дело. Да побыстрей, — сказал Петр строго.
Растрелли возвел глаза кверху и тут же густо начал накладывать на царское лицо понемногу садящийся гипс. Он действовал быстро, но не поспешно, что-то едва слышно бурчал себе под нос, а руки его мелькали со всех сторон, то и дело оглаживая лоб, голову, щеки, скулы, подбородок и прохаживаясь по всему костяку лица сразу.
Благословенны мастерство всякого рода и те, кто владеет им!
Лицо государя на глазах исчезало, словно призрак смерти стирал, превращая в молочно-белую застывающую маску. Оно было уже незрячее, бесформенное, закиданное плотной липкой лавой.
Свободным и живым пока оставался рот. Его скульптор решил залепить напоследок.
Петр внезапно со страхом почувствовал, что глаза его уже не открываются, хотя он делал для этого большое усилие.
Царь дернулся всем телом.
— Угодно ли чего? Скажите, ваше величество! — с удвоенной вежливостью сказал Растрелли и наклонился над царем.
"Он меня еще спрашивает, язвина чертова!" — досадливо подумал Петр. А сказал ровным, спокойным голосом:
— Делай свое дело!
— Сейчас будет самое наинеприятное, — сказал скульптор, — я, ваше величество, принужден залепить вам рот, если желаете, скажите что нужно, а то гипс застывает, если же нет, ваше величество, прошу вас лежать смирно. И, ради бога, не шевелите лицом!
Голос у Растрелли был мягкий и нежный. Петра этот ласковый тон успокаивал, но от слов "залеплю рот" он как-то обмер и подумал: нервы стали сдавать.