От стен великой столицы до великой стены
Шрифт:
Нурхаци осклабился недобро: «Не оттого ли занемог, что войско у меня свое оставил?» Подумал так, но не сказал. «Дальше читай», — кивнул он толмачу.
— Оба наши государства, — не спеша, обдумывая каждое слово, изрекал тот, — соседят. В течение двухсот с лишним лет у нас обоих с Минами не бывало никакой вражды.
Не удержался тут Нурхаци, хмыкнул, словно сказав: «Как бы не так».
— Ныне из-за вражды Вашего государства с Минской державой война приключилась. Люди бедствуют. И не только в соседних государствах, а повсюду берутся за оружие. Это не есть доброе деяние Вашего государства.
Произнеся последние слова, толмач на Нурхаци взглянул настороженно, но тот сидел невозмутимо.
— Минское государство и наша страна подобны отцу и сыну. Сын разве осмелится идти против отца? Мы не можем принять Ваше требование и воздержаться от помощи ему. Ведь великий долг как раз и заключается в том, что младший выполняет волю старшего, и отказываться от этого негоже. А о том, что было, раз уж в прошлом, теперь уж снова говорить не стоит.
— Ладно, передохни чуток, — разрешил Нурхаци, по голосу толмача поняв, что тот устал. Толмач облегченно вздохнул. Переведя дух, вытер взмокший лоб рукавом.
— Если печешься о приумножении потомства, — напряженно и уже сумрачно слушал Нурхаци, — о получении помощи Неба, то отныне будь способен быть в согласии с великой справедливостью, приобщиться к добру. Этого же сильно желают Мины, и потому ласки их ждать себя не заставят. II разве не похвально это, если наше и ваше государства станут держаться своих границ, восстановят прежнюю дружбу?{32}
Толмач умолк, и только было слышно дыхание людей. От гари светильников, от испарений взмокших тел воздух стал спертым и дышать было тяжело, на руках и шеях повздувались жилы. Так бывает перед грозой. И взглянув на потемневшее, с редко обострившимися скулами лицо Нурхаци, все, кто был тут, опускали глаза вниз, сжимались затаенно, нутром ждали: «Ну вот, сейчас его прорвет…»
Нурхаци встал во весь свой могучий рост и, ни на кого не глядя, пошел к выходу. Походя, не обращаясь ни к кому, обронил: «Прохладиться надо. Дышать тут нечем».
* * *
Бумага была плотная на ощупь и словно заключала в себе какую-то неведомую силу, сворачивающую лист в свиток тугой. Придерживая его верх ладонью, Нурхаци по мере прочтения раскручивал нижнюю часть. Кончив читать, убрал руки, и свиток свернулся в трубку, пряча написанное. Нурхаци провел пятерней по лицу, будто утерся. «Выходит так, что ван меня боится, а Минам помогать ему велел сыновний долг. Что же касается того, как мне себя вести, сидеть в своих пределах или нет, то соседские советы мне тут не нужны. О том чоухяиьское начальство само узнает, когда в селениях хурха, которые живут у Восточного моря, люди объявятся мои. Пускай тогда подумает и ван: а стоит ли ему и впредь никаням помогать иль лучше другом быть мне? Войско послав в земли у Восточного моря, я страху нагоню на чоухяньского владельца и следом же пойду походом на никаней. Они пока пусть думают, что вовсе не до них мне. Кого же поставить во главе того отряда, который отправится в земли Хурха? — Нурхаци мысленно перебирал имена и лица. — Ага, пожалуй, поручим это Мухаляню. Пускай себя покажет».
— А, чуть не забыл, — обратился к письмоводителю, в углу сидевшему смиренно, — чоухяньским послам так передать: ответ наш не готов еще, пусть подождут, пока письмо ответное напишем. Отправим сразу.
* * *
Державшийся величественно в казенном присутствии, среди своих сочленов, у себя дома при встречах с отцом Франческо Сюй Гуанци, напротив, вел себя как младший в общении со старшим. Был предупредителен и даже доверителен. Для него этот длинноносый иезуит был не просто «заморским чертом», как для черни, да и под стать ей просвещенным сановным, но кладезем доселе неведомых и полезных для дела знаний. И чтоб к ним приобщиться, мало одной быть веры, но нужно было откровенным быть. Понятно, в меру.
— Сдается мне, — пройдясь по холеному, с ухоженными усами лицу Сюя цепкими глазами, — что у Вас какие-то заботы прибавились? — участливо справился иезуит Франческо Самбиази.
— Вернее будет сказать, добавил нам их всем, кому судьбы страны небезразличны, этот предводитель дацзы, разбойник Нурхаци.
— Да, это имя часто можно слышать. О нем болтает люд немало разного. И говорят, что этот Нурхаци начал войну, чтоб отомстить за гибель деда иль отца.
— Можно подумать, что этот дикарь, — Сюй пренебрежительно фыркнул, — знаком с заветами великого учителя, Кун-цзы: «Не должно сыну жить под одним небом с убийцей кого-либо из родителей». Когда так Кун-цзы говорил, имел в виду он лишь сыновей Срединного государства. Но никак не дикарей, подобных этому Нурхаци.
Собеседник Сюя вежливо улыбнулся краешками тонких губ и, поднеся ко рту чашку с чаем, обронил: «Душа у варваров есть тоже. Она вольна над их поступками».
— Допустим, что есть у дикарей в телесной оболочке подобное душе, — нехотя согласился Сюй. — Однако низменна она, груба.
— О том, что с ним война идет, давно известно всем, — заметил Самбиази, — Но это ведь касается военачальников, а не почтенных членов Палаты ученых.
— Полководцы наши пока бессилие свое являют. Я подал доклад на высочайшее имя. Просил послать меня к чаосяньскому вану добиться от него, чтоб он всерьез помог нам управиться с ордами Нурхаци. В ответ на мой доклад я удостоился предписания выехать в Тунчжоу и там готовить новобранцев{33}… И потому занятия наши, — в голосе Сюя прозвучало сожаление, — придется нам на время отложить. Но мой дом на время всего отсутствия будет по-прежнему Вашим домом. Притом останутся в столице наши общие друзья. Они вниманием не оставят вас.
— Премного благодарен. Но, видно, дела складываются серьезно, раз мужей ученых, подобных Вам, посылают обучать солдат. А что ото за народец, которого вождем Нурхаци?
— Их земля грязна, — лицо Сюя исказилось брезгливой гримасои, — сами они пахнут скотом, их сердца зверски, их обычаи злы. Правда, самому мне видеть их не доводилось, но так говорят, кто бывал у них или встречался с ними. Словом, это— зверье в облике человечьем.
Смысл слов, произнесенных Сюем, и тон, которым были сказаны они, оттеняли и придавали им чуть ли не зрительную наглядность. Обстановка комнаты и внешность говорившего — шелковые одежды, тонкое выразительное лицо, длинные хрупкие пальцы, видневшиеся из широких рукавов, — все это выдавало высокое положение, принадлежность к избранному кругу тех, чей род занятий лежит в области духовной. За то говорили и обилие книг, и несколько картин, висевших на стенах, различные поделки из нефрита, слоновой кости.
Взгляд иезуита задержался на стоявшей в углу на подставке парной скульптуре. Изваяние это Самбиази видел здесь не в первый раз. Но сейчас, слушая рассуждения Сюя о дикости дацзы, не без ехидства подумал про себя: «Утехи, которым предавались эллины и которые, как видно, известны и знатным лицам Китая, навряд ли ведомы этим дацзы. Они ведь примитивны… Вернее, ближе к природе. И, видно, в этом сила их».
— А чем они берут? Числом или умением? — в упор спросил Самбиази.
Сюй пожал плечами: «Судить определенно не берусь. Одно мне ясно: с оружием тем, какое есть у нас сейчас, мы одолеть не можем их. Они, как говорят, вопя истошно, сплошной лавиной мчатся. От воя этого, и вида всей толпы звероподобных одолевает дрожь, мечи и копья наши становятся бессильны натиск бешеный сдержать и вспять их обратить. Вот если бы нам те западные орудия, которые, подобно огнедышащим драконам, изрыгают огонь и далеко бьют, тогда другое дело… Нурхаци теперь почуял свою силу и крайне обнаглел. И дикари его от крови, что они пролили, укрепились в сознании превосходства своего. И нужно что-то необычное такое, чтобы могло рассеять их, вроде того, как ураган сметает хижины, валит деревья. А это могут западные пушки».
Говоря, Сюй разгорячился. Кровь пятнами проступила на матовом лице, глаза засветились недобрым блеском.
Слушая с сочувственным видом, Самбиази испытывал немалое удовлетворение. Чем сильнее будет наседать этот Нурхаци, тем больше при дворе станут сознавать потребность в европейских пушках. И тут уже от нас, воинов Иисуса, будет зависеть, появятся иль нет эти орудия у китайского войска. А если так, то будем мы в чести и приумножим успехи в деле обращения людей Срединного царства в истинную веру.