От стен великой столицы до великой стены
Шрифт:
Нурхаци медленно объехал городище. Под ним бывалый конь храпел надсадно, шел неохотно и, шею круто изогнув, косил глазами вбок. «Ну, ну, спокойно, — к луке седла пригнувшись, Нурхаци ладонью потрепал коня, — такое видел ты уже». А самому себе сказал: «Да нет, такого не было еще, чтоб столько уложили наповал. Да и кого? — Никаней».
Вот здесь, в Гяйфани они в первый раз споткнулись, а дальше уж пошло. И потому в Гяйфани мы доложим Небу о победе, и жертвы в благодарность принесем».
На землю, обильно политую кровью своих и врагов, пролилась кровь восьми быков{21}. И эти стяги, Небо, от нас прими. И жадно схватил огонь тяжелый шелк. Ткань корчилась от жара, и будто не стерпев его, дракон на ней зашевелился. От стягов
* * *
Что весть дурная, что болезнь — от них как не таись, а знать дадут себя. И разговора тяжкого — как, где, когда и почему — не избежать.
Границы у империи большие. Случалось разное. Не обо всем, однако, в Пекин докладывали с мест. Случалось, находили дозорного, которому стрела мешала встать с земли или хоть крикнуть. Бывало, что налетчики пытались сторожевую вышку подпалить. О мелочах таких кто разве станет сообщать в столицу? Служивый, он мог просто умереть или погибнуть в пьяной драке. А вышку молния могла спалить. Дела обычные. Но тут… Сорок пять тысяч рядовых погибло и 310 военачальников всех степеней{22}. Вот обернулось чем решение сжечь дотла логово Нурхаци.
Цифры, оглашенные здесь, на этом совещании высших чинов империи, не исчезли, когда умолк голос, назвавший их, а как огромные глыбы нависли над головами присутствовавших, отчего они втянули шеи в плечи, не смея взглянуть друг на друга. Соучастники, вольные или невольные, они избегали прочесть в глазах друг друга взаимный укор или вопрос: «А что же ты молчал, когда все это дело затевалось? Чего ж ты не сказал, что из Ян Хао полководец такой же, как из пальца гвоздь?»
Напряженное, тягостное молчание нарушил дэсюэши Хуан Даочжоу. Его голос заметно дрожал, когда он заговорил:
— Цзяньчжоу — местность небольшая. Земля ее была не в состоянии прокормить всех дикарей. Существование их должно было зависеть от припасов, полученных в Фушуни и Цинхэ. То, что маньчжуры даже не пытались удержать те города, что к ним попали в руки, показывает, что их устремления не идут далее собственных границ. И разве не достаточно нам было, границу частоколом укрепив, снарядить летучие отряды, чтобы мешать им сеять, жать, и тем заставить их послушными быть нашей воле. Но вместо этого всего мы лучших наших ратников послали в дикую страну и погубили там, в руках врага оставив харч, снаряжение и доспехи…{23}
Тут горло у дасюэши перехватило, и он, не кончив, сел. Вопрос, который не успел задать Хуан, понятен был без слов: «Кто виноват? С кого спросить нам за провал, последствия которого непредсказуемы?»
Действительно, кого? Прежде всего Ян Хао. Да, это он — виновник главный поражения. И, не сговариваясь, с мест повскакав, сановники кричали и шипели: «Пускай Ян Хао отвечает!».
ГЛАВА ВТОРАЯ
Ученый муж Сюй Гуанци. кисть отложил и встал из-за стола. По комнате прошелся. Подойдя к окну, глаза зажмурил. Напрягся весь, стараясь из сонма разных расплывчатых мыслей, — которые мельтешили в голове, уловить одну, которую бы можно было четкими знаками положить на бумагу. Вот вроде что-то стало оседать в сознании, и поспешил к столу, но до листа бумаги донести не смог. Мысль расплылась, как облачко на небе. Вот только было пред глазами, ну, а попробуй опиши его — и нету точных слов.
— Святая дева Мария, помоги! Твой раб ничтожный, Павел, просит: пошли спокойствие его мятущейся душе.
Уже не в первый день тревожные сомнения одолевали обладателя ученой степени «цзиньши», состоявшего в высокой должности правщика Ханьлинюаня, Сюя Гуанци.
А еще, казалось, совсем недавно он наконец обрел последнюю опору для души. Учения Фо, даосов, Кунцзы в переложении новом не дали ничего ей, кроме глубокого разочарования. А истины
«Западное учение» (о таинствах его поведал почтенный Ли Мадоу) пришлось по душе не только новизною, несходством с тем, что прежде было верой. И не только потому. Отцы святые, наставники Сицзяо, гораздо лучше разбирались в движении небесных тел, явлений, в законах сочетанья Цифр, нежели лучшие умы Срединной. Изображение вселенной, что на бумагу положил великомудрый Ли, ошеломило Сюя, и он поверил вмиг словам иезуита: «Лишь тем Господь откроет тайны мироздания, кто верит в заповедь его».
Смятение давно уже вселилось в душу Сюя от всего того, что видеть, слышать доводилось. Дела в стране пошли из рук вон плохо. Устоев твердых не было ни в чем. Куда ни глянь, все валится и рушится, как в доме, где настоящего хозяина не видно. Ведь государству, как семье, нужен такой глава, который б думал не о новых развлечениях, а о порядке, о том, как трудятся и как себя ведут все прочие, что под одним живут с ним небом. «Цзяюй» такое наставление дает, кто облечен властью государя: «Встаньте до света, оденьтесь в парадное платье, с наступлением утра отправляйтесь в залу заседаний и, занимаясь там делами, помышляйте о трудностях управления, не забывайте и того, что всякое уклонение от истинного пути может быть началом возмущения народа и погибели власти». И, видно, государю Невдомек, творится что за стенами его дворца. Таких стихов, вот как эти, что написал Ли Синь, он вовсе, видно, не читает.
Хлеб дорожает год от году, и чтобы риса дань купить,
где прорву денег взять такую?
И потому простые люди травой, кореньями,
листвою утробу набивают…
Налоги собирать вельможи посылают свою челядь,
а та свирепствует, как тигр на охоте.
А Семьи те, в которых есть достаток,
на должников своих бросаются, как волки и шакалы,
все забирая подчистую.
Прискорбно до чего, что людям ничего уже не осталось,
кроме вздохов!{26}
Вздохнув, Сюй Гуанци читать дальше не стал, стихи остались в стороне. Да, за последние годы в жизни страны движения к лучшему не наблюдалось вовсе. В болото со стоячею водою Срединная равнина превратилась. А ведь известно: когда дела плохи внутри страны, то следом жди нашествия извне. И так уже случилось — на северо-востоке Нурхаци с ордами своими начал войну, и нету сил у нас пока сдержать его. Предков его, людей державы Цзинь, пример, верно, покоя не дает ему. Того гляди, лавина варваров Пекин затопит, а Юэ Фэя нового что-то пока не видно.
Когда в опасности страна — не до занятий. И начатый было трактат о земледелии никак не двигался. Сюй как обычно поутру брался писать его, но мысли с кисти не ложились на бумагу.
И тут пришло решение: уехать нужно хоть на время. Из этих стен, от полок с книгами, от этих протокольных рож и нудных разговоров. Куда? — Ясно, в Ханчжоу. Там верный друг, единоверец. С ним можно откровенно говорить. Потом еще там захоронен Юэ Фэй. Могилу надо посетить его и его духу поклониться.
У ворот величественного, однако довольно-таки старого дома Сюй вылез из паланкина. Послав слугу справиться, есть ли кто из хозяев, и доложить о своем прибытии, Сюй огляделся. Было довольно оживленно. По обеим сторонам улицы сновали люди. Многие из них, бросилось в глаза, несли в руках пиба, другие на ходу жевали чунцзы.