От стен великой столицы до великой стены
Шрифт:
— Смерть Сюнь Тинби! — вопила свора дворцовых евнухов. Хоть жидки были голоса, звучали они прямо в уши государю. Хор этот перекричать не удалось.
Был предан казни Сюнь Тинби. Унес с собой в могилу он вину чужую. Угроза же маньчжурская осталась. И от нее никак не отмахнуться было.
— Ну ладно, полководцы. Не досмотрел один чего-то, другой — не взял в расчет. Но крепости-то как наши? Они надежны вроде были раньше. Ведь не один десяток лет стояли. А тут сдержать напора орд Нурхаци не смогли. Сейчас хозяйничает он на Ляодуне, а завтра что? Того гляди, у стен Пекина раздастся вопль победный Дикарей. И так выходит, что вроде нечем и сдержать их, когда внутрь крепостей они не
Кривился, слушая такие речи, вновь призванный ко двору ханчжоуский затворник Ли Цзицзао: «До чего же ограниченны эти люди, которым вверены судьбы страны… Ведь не раз мой друг, почтенный Сюй Гуанци, писал, что, по старинке действуя, успехов мы не обретем. А ученик его достойнейший Сунь Юаньхуа, которого среди единоверцев Игнатиусом зовут{144}, подал блестящую мысль: употребить против орд Нурхаци пушки{145}. Учитель поддержал ученика. И потому-то Сюй Гуанци всемерно ратовал за западные пушки. Они неведомы ни нам, ни Нурхаци, и с помощью оружия такого повержен непременно будет он. Мнением глубокоученого Сюя, увы, пренебрегли. Но обстановка такова сейчас, что вроде бы чины Военной палаты готовы согласиться с любым предложением, которое хотя бы малую победу сулило над Нурхаци. Сюй не у дел сейчас, живет в Шанхае. Но, к счастью, я теперь в столице, и положение мое достаточно высоко. Ведь как-никак ответственный за водные пути и плотины в Работном приказе и помощник распорядителя приемов{146}.И в качестве таком сподручно будет мне, — прикидывал Ли, — соображения Сюя вновь повторить и соответственно представить…»
* * *
— Все ознакомились с докладом Ли Цзицзао? — дасюэши Сунь Чэнцзун, начальник Военного приказа, испытующе оглядел присутствующих. Неровное звучание голосов, кивки голов были утвердительным ответом.
— Мнений противных не высказал никто, — продолжил Сунь. — Теперь вам изложу свои суждения.
— Поскольку с Нурхаци, восточным дикарем, мы, сыновья Срединной, справиться пока бессильны, то надо употребить против него оружие дикарей же, рыжеволосых. Их корабли сейчас бросают якоря на юге Поднебесной. Больше того, рыжеволосые в самой столице появились. Которые священники из них, так те хотят, чтоб вера их нашла сторонников у нас. Их учения и бог их, Есу, нам вовсе ни к чему, у нас своих божеств в избытке. А вот познания полезные у них заимствовать совсем не грех. Но очень даже кстати.
— Что есть у нас, и нет чего у Нурхаци — так это пушки. Свои у нас давно уж были. Они годятся лишь Для самоубийства. Ведь как сказал один из проверяющих Военную палату, когда его спросил я, почему не показывают стрельбу из пушек? Начальник крепости ему-де объяснил: «Палить из них опасно. Они убить ведь могут, кто около стоит».
— Совсем иное дело — западные пушки. И потому нахожу нужным и крайне своевременным, чтобы на этот раз не просто люди Сюй Гуанци, а государевы послы поехали в Аомэнь за пушками и за прислугой к ним.
Хоть нелегко признаться было в том, а деться было некуда. Рыжеволосые варвары могли делать такие орудия, из Жерл которых, как из пасти дракона, с грохотом вылетал огонь, а с ним и ядра, способные крушить камень. К тому же тот, кто стрелял из этих пушек, сам вроде оставался жив и невредим. «Ну коли так, — решили члены Военной палаты (хоть не было и в том единодушия), — то стоит одобрить предложения, которые представил Ли Цзицзао». — «А в случае чего, кой-кто сказал себе, — первым одобрил не я, а наш начальник. Ему перечить было как?»
* * *
Тонкий палец бороздил, не оставляя следа, большой лист карты. Он скользил по ней неуверенно, останавливался, словно путник на развилке неведомых дорог, и снова чертил невидимые линии. «Хоть сколько ни гляди, — вздохнув, подумал про себя капитан-генерал Макао дон Франсишку Маскареньяш граф Санта-Крус, — а не узнаешь ничего, где эти чертовы голландцы, и ждать когда, их нападения. Гадалки вот, глядя на карты, говорят, что будет дальняя дорога, что ждать нам скоро беды или богатства. И вроде бы, рассказывали мне, сбывались эти предсказания. Но если это только так, не обошлось тут без нечистой силы. Тьфу!» — сплюнул дон Франсишку и в карту вновь уставился.
— Его преосвященство падре Габриелль да Матуш изволило пожаловать к Вам, — прервал занятие губернатора секретарь.
От изучения карты оторвавшись, дон Франсишку поднялся из-за стола, приблизился к священнику степенно, в полупоклоне голову склонил: «Благословите, святой отец».
Падре Габрнелль вытянул руку со сложенными в щепоть кончиками пальцев. Не спеша, сотворил крестное знамение. Дон Франсишку, вспомнив увлечение падре Габриелля— собирание бабочек, подумал: «Вот, наверное, так же, не спеша, он этими же пальцами накалывает их на булавки». Почтительно усаживая нежданного гостя и не испытывая от его прихода особой радости, губернатор почувствовал себя как-то неуютно, скованно. Как будто падре осенил его не крестным знамением, а положил на нем невидимые отметины, которые отозвались в теле. «Что за наваждение?! — садясь напротив, одернул себя дон Франсишку, вопрошающе глядя на гостя. — Что привело ко мне падре, ректора колледжа иезуитов?»{147}
Гость явно не спешил причину излагать прихода своего. Сначала он сказал, его-де погода не очень балует, поэтому-то, видно, кости в ногах ломит и от постоянных прогулок пришлось отказаться.
— Да, Да, — сочувственно поддакивал губернатор, думая при этом про себя: «Зачем же тогда ты пожаловал сюда, невзирая на ломоту?» И, чтобы как-то оживить разговор и перевести на более близкую гостю тему, заметил: «В доме у нас только-то и разговоров, что о воскресной мессе, которую служило Его преосвященство епископ».
Слабая улыбка едва тронула губы и затаилась в уголках рта: «По правде говоря, причиной тут не сама служба, а присутствие на ней китайцев двух. Благоговение, с которым они вступили в зал, и поведение все их во время службы, шедшая из глубин души набожность привлекли всеобщее внимание».
— Приятно воочию видеть успехи нашей католической церкви. Её учение находит все большее число последователей и среди этих язычников-китайцев.
— Мы, — бесцветные глаза, казавшиеся до этого сонными, оживились, и зрачки буравчиками кольнули лицо губернатора, — приумножим свои успехи, если и Вы проявите большое участие. Ведь перед толпой диких язычников, надеюсь понял ты, сын мой, крест и меч — одно.
— Власти Макао со вниманием относились и относятся к делам нашей католической церкви.
— У нас нет оснований для упреков. И, думаю не будет. А потому Вам следует принять этих китайцев, что были на мессе.
Губернатор недоумевающе посмотрел на падре Габриелля: «Но раз дело идет о новообращенцах, то, видно, это больше по вашей части, преподобный отец».
— Я настоятельно прошу Вас принять этих китайцев. Зовут их Михаил Чаи и Павел Сун.
Слова эти прозвучали негромко, в них не было слышно требовательной ноты, но взгляд, которым их сопроводил падре Габриелль, не оставил у дона Франсишку сомнений, что просьбу нужно выполнить.