От стен великой столицы до великой стены
Шрифт:
Тех пленных Нурхаци отправил с письмом в крепость. Сдаваться предложил. «Попробуй-ка взять сам», — ответил Юань Чунхуань.
— Ну, коли так, то будем сами брать, — потер л: адони Нурхаци, — не в первый раз. Ведь доводилось нам уже овладевать побольше этой крепостями.
А как начать сподручней это дело, решали на совете. Видом своим, кто на нее глядел, та крепостца весьма насторожила. Вроде как еж, свернулся что клубком и иглы выставил, или орех в колючей скорлупе. Ворота на запоре. И не манили сколь, никто из них не вылезал, чтобы сразиться. А равно перебежчиков не объявлялось. Все это настораживало очень. И на одном сходились все, кто на совете у Нурхаци был, что с ходу лезть не стоит,
В заплоте, сбитом из бревен, что ограждал шатер государя, Нурхаци не хватало места. Вроде того, как необъезженному коню в загоне. Снедало нетерпение услышать: «Подкоп удачно подвели. Только скажи— и тотчас мы рванем!»
Скорым шагом Нурхаци навстречу устремился к джалани-эджэню Сеугенто. Он возглавлял работы по подкопу.
— Землица не того, — виновато растянул в кривой улыбке рот Сеугень. — Никак по поддается. Промерзла сильно и глубоко{154}. Лопаты ломаются. Вроде как ногти, когда пальцами камень выворотить норовишь. А топором ее рубить? Так это сколько времени уйдет… Потом еще такая незадача: стены у крепости больно толсты и крепки{155}. Их подорвать удастся вряд ли.
— Ну коли так, попробуем взойти на стены. И пусть уже тогда никани пеняют на себя.
* * *
С утра небо безмятежно голубело. Ни облачка не было на нем. II в лучах солнца оно светилось, как бок чаши из бледно-синего фарфора. Быстро устремился ввысь и бесследно где-то исчез там дымок курений, сожженных на алтаре Неба. Пристально глядя, как истаял без следа дым, Нурхаци удовлетворенно подумал: «Небу, видно, угодны наши жертвоприношения». Послюнявив указательный палец, поднял его кверху. И ветер, хотя и посвежел, дул в нужную сторону. Он не отнесет в сторону стрелы моих лучников, не помешает моим воинам намертво приставите к стенам «лестницы на небо».
И вот маньчжуры пошли на приступ Нинюани.
Откуда-то такие звуки донеслись, как будто прокатились раскаты грома. Подобие молний понеслось со стен Нинюани, и они окутались клубами черного дыма. Откуда было быть грому и молниям при ясном небе? И снова огонь и дым. Выбрасывая их, пушки откатывались назад то ли от натуги, то ли содрогаясь от вида того, что они творили.
Как будто смерч, несущий гибель волнами налетал на маньчжурскую рать. Бессильной оказалась та Сдержать удары. Ведь как бывало прежде? Передние, от стрел и копий задних заслонив своими щитами и телами в латах, помогали тем, кто сзади с лестницами шел и к стенам крепостным мог приближаться. Тогда судьба сражения и была предрешена. Вмиг обрастали стены «лестницами до небес», и по ним лихо, как белки по ветвям, взбегали маньчжуры. И тут уж — только держись! Рукопашной с этими дацзы люди Поднебесной не выдерживали.
Но тут никак не удавалось пробиться к стенам. Раз за разом осаждающие бросались было на крепость, норовя скорей упереться концами лестниц в стены, но, не успевая добежать до них, падали, щедро устилая землю телами. И так два дня. На утро третьего Нурхаци справился: «Потери каковы у нас?» — «Двое начальников и ратников простых с полтыщи»{156}.
Ноготь большого пальца покусав, куда-то вниз глядя, Нурхаци буркнул: «Довольно…» А город, недоступный для него, тем желаннее казался, тянул к себе и не давал сказать: «Пора отсюда уходить совсем». И в то же время сознавал Нурхаци, что бессильна его рать перед этими орудиями огненного боя. А ярость от бессилия своего покоя не давала. И выхода она искала в чем-то и сразу не могла найти. И оттого метался Нурхаци, места себе не находя. Злорадствуя, никани станут говорить: «Поддали здорово ему. Сбежал, поджавши хвост он, без оглядки…» Но что б такое предпринять?
Довольная ухмылка растянула рот: «Попомните еще меня…» Лазутчики разведали: на острове Цзюсхуадао, что южнее Нинюани, хлебный припас для войска минского хранится.
— Займешься этим ты, — приказал Нурхаци Унагэ. — Возьмешь с собой монго восьмизнаменных и маньчжуров тоже{157}.
Служивых минских воины Унагэ в плен не брали: рубили или кололи. Суда китайские пожгли вместо с зерном, которым были загружены.
Злорадно щерился Нурхаци, слушая доклад Унагэ: «Сейчас никани довольно скалят зубы: осаду-де отбили. Но ликовать недолго вам придется. Жрать скоро будет нечего».
Спокойнее стало как-то на душе от сознания того, что вроде рассчитался за неудачу под Нинюанью. Не просто отступился, а показал еще, что в состоянии досадить изрядно. «Ну, а испытывать врага еще пока не стоит».
Повел Нурхаци рать свою обратно. Покидая вражеские пределы, еще оставил память о себе: в китайском военном поселении Ютуньвэй, что на пути попалось, не встретил ни души. О былом присутствии людей напоминали полные закрома зерна. «Сжечь все»{158}, — махнул рукой Нурхаци и тронул повод коня.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В Шэньян прибыв, Нурхаци укрылся за стенами дворца. Домашних тоже сторонился. Покоев своих почти не покидал. Ушел в себя: жизнь отравила горечь поражения. И что-то жгло во рту, как будто держал он за щекой чеснок лесной. Неудовлетворенность самим собой, душу растравляя, заставила еще обиды вспомнить, какие были, а какие только показались. И как случается нередко, сосед — источник множества обид. Монгоские князья в соседях были тоже. От них обид немало претерпел. «Ведь уговор с халхаскими бэйлэ был, клятвою скрепленный: коли быть в мире с Минами, то вместе, коль воевать, так тоже сообща. Бэйлэ ж пяти племен монго нарушили договоренность. Тайно вступали в мирные сношения с Минами. Убивали наших воинов и головы их слали Минам, в ответ награды получая. Неоднократно грабили наших послов{159}. А ждать чего теперь от них, когда прослышат о неудаче моей под Нинюанью? Ну нет, — выпрямился всем телом, — я покажу всем вам, что надобно со мной считаться».
Вновь опустел считай, Шэньян. Со всеми сыновьями и прочими вельможами Нурхаци пошел походом на монголов. До Ляо кучно шли. А переправившись, Нурхаци вперед пустил летучие отряды выискивать монгольские кочевья. Сам с главным войском шел сзади ночью. И утром вот одним рать, поделив на восемь частей, пустил вперед. Войско Нурхаци с боем прошло бариньские владения, добычу взяло здесь и устремилось к Шира-Муруи. Здесь отличился третий бэйлэ, добычу большую взяли его люди.
Пора было сделать передышку, и ставку Нурхаци разбил на реке Хухунь. По случаю успешного начала забито было восемь быков и в жертву Неба принесены были знамена{160}.
Прослышав, видно, про маньчжур успехи, в ставку Нурхаци явились люди халхаского бариньского бэйлэ Гурбуши, Табунак-Лабан с братом меньшим Дэргэлом{161}. «Спаси и приюти», — упали на колени оба. «У нас в обычае такого не было еще, чтоб гнать от себя, кто к нам с покорностью пришел», — изобразив лицом ласку, ответил Нурхаци, довольно топорща усы. И этот день был радостен для многих. Пленных людей и захваченный скот Нурхаци соблагоизволил раздавать в награду военачальникам и ратникам простым{162}. Пусть видят и прибывшие монго, что государь Нурхаци не скупится на щедроты тем, кто рвение служить ему являет.