Отбор против любви
Шрифт:
Вот теперь его действительно стоило бояться, но Гарпий склонил голову набок и не испытывал ни гнева, ни страха, скорее ему было просто жаль существо, так безжалостно обманывающее себя самого.
Его звали просто «Эй, ты», иногда добавляли «Да, ты», когда он мешкал. Он не знал другой жизни и иного отношения, думал, что так и должно быть, когда спал на каменном полу среди других таких же как и он безымянных «ты».
У него первого появился хвост и начали резаться клыки. Это было больно, и все время хотелось что-то грызть, но ничего
Еду всегда надо было заслужить, выполнить какое-то задание. Сначала они были простые, потом стали сложнее, но и он был сильнее, справлялся со всем и с радостью обгрызал кровавое мясо на кости.
Главное было слушаться больших людей и не нарушать их правила. Правил было немного. Нельзя было драться с другими и выходить из темного зала без задания. За нарушение наказывали. Он видел, как били других, и не хотел знать, почему они так скулят при этом.
Он думал, что живет хорошо. У него всегда был сочный кусок мяса и горячая кровь от выполнения заданий. Ему нравилось справляться одним из первых, а еще больше ему нравилось ловить одобрительный взгляд главного из больших людей. Однажды ему даже перепала честь поцеловать руку этого человека и получить сладкую награду.
Все изменилось, когда зеленоглазый мальчишка, сидевший на цепи, сбежал. Его велели найти. Ужин ждал лишь того, кто сможет это сделать. Он смог, нашел его, поймал, обнюхал. Мальчик пах кровью, серой и страхом, но инстинкты говорили, что он такой же как те, с кем драться нельзя. Фыркая и не понимая, что к чему, он долго смотрел в испуганные зеленые глаза и все же отступил. Такая охота ему не нравилась. Загнанная жертва не радовала, потому он решил отпустить его и посмотреть, что будет дальше.
Мальчишка помчался прочь, кутаясь в свои лохмотья и то и дело спотыкаясь о ветки. Следовать за ним было куда интересней, это напоминало охоту на собственный обед. Иногда ему приходилось ловить курицу или зайца в темноте среди множества преград, потом ему разрешали его съесть. Тогда он сам сдирал шкуры или обрывал перья, а потом или ел так, или все же обжигал собственным пламенем.
Следуя за мальчишкой, он чувствовал себя на такой же охоте и думал, позволят ли его съесть если не целиком, то хотя бы немного, и можно ли откусить у него кусочек, когда он его поймает. Подобные мысли его веселили, но когда мальчишка вышел из леса, он забыл о нем, увидев блеск бегущей мимо воды.
Рек он никогда прежде не видел. Вечерами его заставляли отмываться в большом тазу и грозили побить, если он этого делать не станет. Та вода казалась ему противной, гадкой, даже немного вонючей, а эта привела в такой восторг, что он забрался в воду и радостно хлопал крыльями и бил хвостом по водной глади, ловил руками мелкую рыбу и тут же отпускал. Есть ее совсем не хотелось.
Он даже не заметил, когда стемнело. Ночью вода казалась ему еще прекрасней, а отражение его блестящих глаз завораживало, ему даже удалось пару раз заставить мелкие языки пламени скользить по волнам.
Ему было весело и хорошо, а потом пришли люди, те большие люди, которых надо было слушаться. Закинув ему петлю на шею, они вытянули его из воды, а потом били ногами, пока он не провалился в темноту.
Ему было шесть лет, но он об этом даже не знал. Он просто понял, что его жизнь совсем не хороша. Охотиться уже не нравилось, выполнять задания не хотелось, но голод становился нестерпимым, и он делал то, что ему велели, чтобы получить хотя бы крошки.
Он перестал быть лучшим, не выполнял задания одним из первых и всё смотрел в окно, когда его вели в подвал или выводили из подвала в комнату заданий или наказаний. Его не волновало ничего, кроме проблеска голубого неба за окном, хотя он сам не понимал, зачем ему это небо.
Однажды ему удалось сбежать и поплескаться в реке, а потом он пошел дальше и увидел других мальчишек. Они были без когтей и крыльев. Тогда он захотел стать таким же, и стал. Как это получилось, он не понял, просто кожа стала светлой, знаки с груди исчезли, и крылья с хвостом растворились в воздухе, остались только клыки, и те уменьшились.
Мальчишки сначала ему обрадовались, а потом почему-то испугались.
Он не знал, почему они с криками убежали, но оставаться одному было больно. Тогда крылья появились сами, и он впервые смог по-настоящему взлететь, а потом внезапно рухнул, понимая, что не может шевелиться.
За ним снова пришли люди, но теперь уже не били, а привели к тому главному, самому страшному из них. Он заговорил с ним непонятными словами, и тело перестало подчиняться. Ему велели, а он делал, не хотел, но делал. Человек смеялся.
– Ты - моя вещь, мое оружие, - сказал ему человек, и он запомнил.
Он больше не пытался убегать, но в окно продолжал смотреть, иногда даже выбирался тайком из подвала на ночь и возвращался к утру. Иногда его ловили и наказывали, но он все равно продолжал выходить к реке, летать между деревьев и мечтать о других реках и лесах.
Он снова стал выполнять задания, зарабатывать свою еду, чтобы хватало сил на ночные вылазки, а потом его поставили против такого же, как он, и приказали:
– Убей!
Противнику, видимо, приказали то же самое, но убивать такого же, как он, мешала странная внутренняя сила. Даже ударить его было страшно и немного больно где-то в центре груди.
Их заперли. Драться не хотелось обоим, но время шло, а люди не возвращались. На него напали, и он стал защищаться. Жить хотелось больше, чем умирать, и не ради куска мяса, а ради неба, которого он еще не видел. Он смог победить, хотя это было сложно.
Потом стало проще.
Ему говорили: «Убей», и он убивал, не разбирая, кто это. Он выполнял все команды того страшного человека, боясь снова стать безвольной куклой, не владеющей своим телом.
Он раскрывал и развивал свои способности. Он действительно стал лучшим, и ему порой разрешали в человеческом обличье пройти по округе. Он сам возвращался, помня, что он только чужое оружие, а потом ему сказали убить ту, что виновна в его существовании, и он пошел с человеком по имени Шуар делать это как-то правильно.