Отдай мне мужа!
Шрифт:
Анна
Руки дрожали и не слушались, пальцы без конца попадали не на те кнопки, и телефон соединял меня то с какой-то организацией, в помещении которой, очевидно, встречали Новый год корпоративно, то с раздраженным стариком с вязким, липким голосом, то с жизнерадостным звонким ребенком. Несмотря на мое взвинченное состояние, я успевала пожалеть и организацию, которая наверняка в рабочие будни занимается какой-нибудь ерундой, и ребенка, поскольку он, несчастный, даже еще не подозревает, что ему придется в жизни испытать, и старика, так как его жизнь уже прожита, и это гораздо хуже всего, ибо не подлежит никакому исправлению. Служащие справочных отделений или приемных покоев больниц, до которых я все же через раз умудрялась дозваниваться, в один голос утверждали, что Панкин Герман Михайлович
Мне казалось, что сейчас я готова была отдать все, что имела, лишь бы наконец открылась дверь, и в номер зашел Бусь. Я, конечно, здорово сглупила, когда, испугавшись лиц за окнами его квартиры, решила отправиться к месту запланированной аварии. Паника – не самое лучшее состояние. Ох, не надо было мне там появляться. Тем более, ни при каком развитии событий мне не стоило садиться в машину Германа и ехать в Димину клинику. Слава богу, что там я не наткнулась на знакомых – меня ведь могли узнать. Впрочем, что сделано – то сделано, и нет смысла все это пережевывать по сто раз.
Оставив машину Буся на обочине, я написала на лобовом стекле номер телефона отеля, где мы договорились встретиться. На всякий случай. Если произошел какой-то сбой нашего плана и мы разминулись, то когда Герман все же вернется к своему «Вольво», сразу поймет: я оставила ему весточку о том, что все еще жду его в этом отеле. Конечно, это очень и очень опасный шаг, но я совершенно отчаялась и не знала, что еще можно сделать.
Кстати говоря, в новогоднюю ночь не так-то просто добраться из рабочего района Питера до «Альтаира», который находится в центре города. Автобусы уже не ходили. Диспетчер такси утверждала, что все машины разобраны, и в конце концов до центра меня добросил врач-нарколог, который перед самой праздничной полночью ехал прерывать запой у клиента на улицу Маяковского. От этой улицы до Рубинштейна – рукой подать.
Меня совсем не интересовал пациент нарколога, но из вежливости я стала о нем расспрашивать. Оказалось, что это какой-то артист кукольного театра, которому уже завтра надо выступать в новогоднем спектакле, а он не просыхает аж с самого католического Рождества, а сейчас начал буянить и гонять домашних. Я посочувствовала наркологу, которому нет покоя даже в новогоднюю ночь, но он пошутил, что поехал бы к клиенту даже в первую брачную, поскольку за такие вызовы их частная клиника платит очень неплохие деньги. Таким образом, благодаря кукольнику, который начал отмечать новогодние праздники с католического Рождества, я довольно скоро оказалась у отеля «Альтаир».
За стойкой портье я увидела все ту же курпулентную блондинку. Она, без сомненья, меня узнала, но общалась со мной так, будто видела впервые. Оно и понятно. Большинство постояльцев отеля наверняка снимали комнаты для подобного же рода встреч – интимных или деловых – и не хотели, чтобы их лица в таких заведениях запоминали.
Именно в тот момент, когда я почти совсем отчаялась, в номер постучали. Бусь, конечно, не стал бы стучать, но я решила, что он просто шутит не очень умно, как часто бывало. Впрочем, он ведь не знает, что мне сейчас вообще не до шуток. Я рывком открыла дверь и даже вся подалась навстречу, чтобы сразу повиснуть у Германа на шее и забыть все свои треволнения разом. Но на пороге стоял не он. Невысокий мужчина – лицо его почему-то мне показалось смутно знакомым – в видавшей виды затрапезной куртке, неловко склонив голову набок, спросил:
– Разрешите войти?
– С какой стати? – довольно раздраженно спросила я. – Что вам нужно, можете объяснить и здесь. Я вас слушаю.
– Не думаю, что здесь удобно… Мне нужно получить от вас кое-какие объяснения. Я пришел… чтобы сообщить вам о Германе… О Германе Михайловиче Панкине…
У меня сразу ослабли колени. Этот мужчина не мог ничего знать о Бусе. Он не должен был
– Меня зовут Игорь Вишневский. Я журналист, газетчик. Вот, взгляните на мое удостоверение.
– Журналист… – прошептала я, уже с трудом ворочая языком, поскольку мне тут же явственно представилась авария, которая… В которой… Но почему он пришел ко мне? Какая связь могла быть между мной и каким-то ДТП? Впрочем, его приход обнадеживает. Скорее всего, его прислал Герман. Я не без усилия отлепилась от дверного косяка, сделала пару шагов назад и сказала: – Проходите…
Сунув в задний карман брюк удостоверение, в которое я так и не сумела вглядеться, мужчина прошел в номер, потом зачем-то застегнул свою расстегнутую куртку, снова расстегнул, переложил во внутренний карман свои корочки, огляделся вокруг и задал неожиданный вопрос, уже не сводя с меня своего внимательного взгляда:
– Вы узнаете меня?
– Мне кажется, я вас где-то видела, только никак не могу вспомнить где.
Меня колотила нервная дрожь.
– Мы столкнулись вчера вечером на лестничной площадке перед квартирой Панкиных, – сказал он. – Вас трудно не запомнить. Вы яркая женщина.
Я вспомнила, как уходила из квартиры после скандала с Евой.
– И чего же вы хотите? – Я старательно выговорила каждый звук этого вопросительного предложения, словно преувеличенно отчетливая дикция могла помочь мне скрыть смятение.
Он предложил:
– Давайте сядем.
Меня взбесили эти церемонии, которые ничего хорошего не предвещали, но я сочла за лучшее промолчать и плюхнулась на смятое покрывало постели, а ему указала рукой на кресло у окна. Он сел, пару раз поднял и опустил язычок молнии, и когда я уже окончательно потеряла терпение, наконец произнес:
– Видите ли, именно я стал причиной смерти Германа Михайловича Панкина. Это накладывает на меня некоторые обязательства, например, в отношении его вдовы. Надо как-то поставить ее в известность… Вот я и пришел к вам, поскольку вы родственница…
Он продолжал говорить, но я уже не слушала, поскольку все сказанное им дальше уже не имело значения. На всякий случай я решила переспросить:
– Правильно ли я поняла, что Герман… – Мне пришлось замолчать, поскольку произнести роковое слово я никак не могла. Журналист понял мое состояние, кивнул и подтвердил:
– Да, Герман Панкин погиб. Он бросился под мою машину, хотя я совершенно ни при чем… И все же, если бы меня там не было, он, возможно, был бы жив! И если бы вы…
Он что-то еще говорил и говорил, но я могла думать только об одном: Герман погиб… Погиб… Мне казалось, что я была уже готова это услышать после бесплодных поисков Буся в питерских больницах, но тем не менее сообщение журналиста повергло меня в шок. Мне показалось, что на какое-то время я вообще выпала из реальности. Возможно, оно так и было, поскольку у меня вдруг появилось полное ощущение того, что я только что проснулась. Обретя наконец собственное «я», помотала головой, чтобы определиться с тем, где и зачем нахожусь. Удалось это далеко не сразу. Зато когда удалось, до меня наконец дошло, что означают слова журналиста «Герман Панкин погиб». Я раньше довольно часто употребляла выражение «я в шоке», совершенно не представляя, что оно означает на самом деле. Оказалось, это полная дезориентация в пространстве, потеря ощущения времени и даже выпадение из памяти куска действительности. Разумеется, я говорю о себе. Кто его знает, как другие ощущают шок. В кино я часто видела, как женщины, услышав о смерти любимого или просто близкого человека, моментально теряют сознание, или с ходу начинают рыдать, или кричать дурным голосом: «Как?! Этого не может быть!» Я почему-то сразу поверила в то, что все обстоит именно так, как сказал журналист. Буся больше нет… Возможно, обморок – это очень кинематографично. Разве можно иначе показать, что человек при таких сообщениях на какое-то время ощущает себя вообще вне мира. Рыдать я не могла, потому что на это у меня не было сил, равно как и на крик.