Отечества крылатые сыны
Шрифт:
Подбежали колхозники, помогли Парахину спрятать машину в саду, замаскировать ее сеном. На другой день Ефим Парахин начал ремонт самолета. Это оказалось сложным делом. Не было инструмента. Еле нашли пилу, чтобы обрезать поврежденные концы пропеллера. Завели двигатель. Но как он будет тянуть? Ведь лопасти пропеллера стали короче…
Тепло простившись с помощниками, Парахин начал взлет. Долго разбегался По-2 улицей села, набирая нужную скорость. С большим трудом поднялся в воздух, сделал круг и, едва не касаясь колесами деревьев, полетел на север - к своему аэродрому.
После этого полета на мужественном лице Ефима появилась еще одна морщинка. Смерть заглянула в глаза летчика и оставила свой след…
* * *
14
Слепой полет… Он требует большого мастерства, а главное - выдержки. Нужно уметь ждать, ждать, пока кончатся облака, а с ними и изнурительная болтанка, опасное обледенение и чувство какой-то безысходности для экипажа и особенно для штурмана. В облаках я не могу ориентироваться, не могу пользоваться радионавигацией из-за различных помех. Остается одно: контролировать полет по приборам и… ждать. Большие трудности и у радиста Николая Кутаха. Расстояние до КП все время увеличивается, помехи в облаках большие, в любое время обледенеет антенна. Просто диву даешься, как нашему Коле удается все время поддерживать бесперебойную связь самолета с землей.
Прошло больше часа полета, а мы все еще в облаках. Высота - 5000 метров. Слоем льда покрылись кромки крыльев. Отлетавшие от винтов куски льда пробили остекление моей кабины, по самолету застучало, забарабанило, словно осколками снаряда. Василий Алин включил антиобледенительную систему, но лед продолжал нарастать снова. Моторы натужно гудели от перенапряжения, работали на [133] полных оборотах. Вскоре бессилен стал и антиобледенитель. Отяжелевший бомбардировщик уже не смог набирать высоту. Создалось критическое положение. Что делать? Но, к нашему счастью, облака стали редеть, посветлело в кабине, появились долгожданные звезды. Еще несколько минут - и мы над облаками. Над головой, далеко-далеко в бесконечной глубине Вселенной, мерцает бесчисленное количество ярких звезд. В этом сложном звездном лабиринте нахожу Большую Медведицу, Полярную, сверяю общее направление полета. Ниже нас расстилались, словно морская гладь, облака, и, казалось, самолет плывет над этой равниной, изредка касаясь крыльями верхушек высоких волн.
Облегченно вздыхает командир: он может пилотировать самолет, ориентируясь по естественному горизонту. А у меня осталась та же проблема: где находимся в данную минуту? На самом деле, где? Уже больше трех часов, как мы покинули аэродром, а земли я почти не видел. Если бы знать скорость и направление ветра, действующего на самолет, можно бы точнее узнать свое расчетное место. А так - только приблизительно определяю его. Имея в виду, что ветры в этих районах на большой высоте преимущественно встречные, считаю, что мы находимся западнее Великих Лук.
– Коля! Передай на КП: прошли линию фронта, высота - 6500 метров, под нами сплошная облачность. После этого сбрасывай листовки.
– Вас понял, товарищ штурман, - ответил радист.
Как и в прошлом году, нас выручила радиостанция, работавшая круглосуточно на территории оккупированной Латвии вблизи города Мадона. При помощи этой радиостанции я проконтролировал полет по дальности, рассчитал с определенной точностью [134] путевую скорость самолета. А это уже немало.
Впереди появились темные пятна - разрывы в облаках. Приближаемся к ним. Вижу землю и море. Узкой полоской тянется коса от Клайпеды до берегов Восточной Пруссии. Определяюсь. Мы отклонились вправо на 30 километров. Рассчитываю новый курс, и мы направляемся к Данцигу. Теперь под нами воды Балтики. И снова загустели облака. Над морем лететь еще 150 километров. В разрывах облаков темнеет море. На какое-то мгновение представил, что отказали моторы, самолет падает вниз, а там, в ночной темноте, холодная морская вода. А у нас - никаких средств спасения… Но моторы ровно и мощно гудят, и я вновь занимаюсь делом. Время тянется медленно. Левее небо осветили несколько прожекторов. Закраснели разрывы снарядов.
– Слева взрываются бомбы. Это не наша цель?
– спросил командир.
– Это Кенигсберг, запасная цель. Мы идем на основную. Через 20 минут будем над Данцигом.
Вот и Данцигский залив. Подковой выгибается берег. Прямо перед нами - порт, судостроительные верфи, большой город. Все скрыто темнотой и облаками. Но цель видна. Видна по разрывам фугасных и бронебойных бомб, по голубым лучам прожекторов. Подлетаем ближе. Временами на земле что-то взрывается, и тогда блекнут прожектора, и облака окрашиваются бордовым заревом. Огненные фонтаны вырывают на мгновения из темноты самолеты, повисшие в воздухе, и частые облачка от только что разорвавшихся зенитных снарядов. А внизу вспыхивают, пересекаясь, длинные серии бомб. Осколки снарядов иногда врезаются в самолет, но Василий ведет его прямо к центру цели. [135]
Настал самый ответственный момент. Мы на боевом курсе. Всего несколько минут полета. Они венчают напряженный труд экипажа и многих людей на земле. В эти секунды летчик использует вес свое мастерство, удерживает корабль от кренов, рыскания по курсу, не допускает потери или набора высоты. Я стараюсь не обращать внимания на рвущиеся рядом снаряды, главное - метко поразить цель. Нервы напряжены до предела. Наконец сбрасываю бомбы. Вздыхаю с облегчением. Через несколько секунд взрываются наши бомбы. Они усиливают пожары в порту.
Задание выполнено, радость охватывает нас, но расслабляться рано. Впереди - дальняя дорога, полет над Восточной Пруссией, Литвой, Белоруссией, полет над облаками и в облаках. Все может произойти…
Мы понимали, что в случае вынужденного оставления самолета над оккупированной территорией или, куда хуже, над Восточной Пруссией нас ожидали большие испытания, а возможно, и смерть. И если кто-нибудь попадал в такую беду, он до конца оставался верным сыном Родины. Преодолевая неимоверные трудности, пробирался на восток, стремился вернуться в родную часть, чтобы снова бить ненавистного врага.
Под ровный гул моторов, когда далеко внизу проплывает знакомая местность, и полет проходит нормально, наплывают воспоминания… А затем, под утро, начинает одолевать сон, с которым трудно бороться. Незаметно глаза закрываются, и на короткое время погружаешься в иной мир. И странно: гул моторов не мешает сну, а еще больше убаюкивает. Другое дело - тишина в полете. Достаточно хоть на секунду остановиться мотору или нарушиться режиму его работы - сна как не бывало. [136]
Домой мы возвратились уже утром. Как хорошо вокруг. Заметно голубеет небо. Из-за небосклона тянутся золотистые лучи еще не взошедшего солнца. По низинам, вдоль речушек расстилается туман. Мы мчимся на малой высоте, и скорость кажется огромной.