Отель последней надежды
Шрифт:
— Ты жилы мне рвешь, бабник проклятый?! Мне чего не хватает?! А того не хватает, что я замуж выходила, чтобы счастливой быть, а не чтоб всю жизнь за тобой прислугой ходить! В Питер он уезжает, посмотрите на него?! У тебя там баба, что ли, в Питере этом проклятом?!
— Какая баба, чего ты пристаешь ко мне с этими бабами, дура?!
Тут вдруг она куда-то метнулась, пропала с глаз, и он получил передышку.
Он вытер со лба унизительный скандально-алкогольный пот, облизнул сухие губы и посмотрел по сторонам. Ему страшно хотелось пить, и руки все еще дрожали, и он знал, что «в баре» — так назывался полированный ящик с откидной крышкой — должна быть бутылка коньяку. Он давно бы уж тяпнул для облегчения своего нынешнего положения, но не решался, знал, что, если она увидит, скандал разгорится с новой силой, а ему бы полежать и, может, уснуть.
— В Питер он уезжает! — доносилось из коридора. — Поглядите на него! А я-то, дура, все думала, что этого быть не может! И мне ведь говорили, что в этих гостиницах ваших только один секс кругом, и больше ничего, а я не верила! И маме не верила, но она тоже говорила!..
Он послушал-послушал и мелкими шажками приблизился к «бару». Если она еще какое-то время будет копаться в коридоре, пожалуй, можно успеть! Аккуратно, чтобы не стукнуть, он потянул дверцу на себя. Она поддалась не сразу, за стеклом задребезжали рюмки, и он на секунду замер.
— Ты мне всю жизнь испортил, всю мою молодость забрал, а теперь я, значит, не гожусь?! Теперь, значит, ты девчонок молоденьких хочешь?! Я уж и забыла, когда он в последний раз со мной спал, а тут, здрасте-пожалуйста, какой герой-любовник в нем открылся!
Он еще потянул дверцу и увидел длинное горлышко вожделенной бутылки темного стекла, с золотистой умиротворяющей пробочкой.
Он покосился на дверь и облизнул пересохшие губы. Еще одно движение, и он ловко вытянет бутылку, открутит пробку и.., и…
— Я тебе покажу Питер, козел вонючий! Я с тебя три шкуры спущу и голым в Африку пущу, и ни в какой Питер ты не поедешь!.. Карьеру он делает для меня, посмотрите все на него! А то, что ребенок растет сиротой, ему наплевать!
Он подцепил бутылку, которая вдруг стала выскальзывать из потных пальцев, и пришлось подхватить ее другой рукой, в этот момент крышка «бара» поехала в пазах и уже готова была стукнуть, но он прижал ее животом и не дал!..
Ну, господи благослови, теперь самое главное быстренько, аккуратненько, глоточек, сначала большой, а потом, второй, можно и поменьше, уж и от первого полегчает!
Он сорвал золотую фольгу, скрутил крышку, покосился на дверь и, держа бутылку двумя руками, понес ее к жаждущему, пересохшему рту.
И не донес.
— Ах вот оно что! А я-то думаю, что он затих, а он тут коньячком догоняется! Поставь бутылку, урод!..
И она кинулась и вырвала сосуд с живительной влагой из его слабеющих рук!
— Верни! — тяжело дыша, велел он. — Верни сейчас же!
В одной руке у жены была бутылка, в другой какой-то конверт. Она прижала конверт подбородком и показала ему фигу:
— А это видел?!
— Верни, кому говорю! Зараза!..
— Я зараза?! Это я зараза?! Это ты зараза! И не подходи ко мне! Не смей ко мне подходить!
Так как он надвигался на нее с явным намерением отобрать бутылку, она проворно отступила, перехватила конверт и швырнула ему в лицо:
— На! На! Гляди на себя! Господи, позор, срам какой! Я не переживу, не переживу-у-у!..
И тут она вдруг заревела так горько и от души, что он даже перепугался немного.
Он остановился, не дойдя до жены несколько шагов, покосился на бутылку у нее в руке и спросил хрипло:
— Ты чего ревешь?
— А ты посмотри-и-и! Вон, вон посмотри, бесстыжая твоя рожа!.. — И пальцем ткнула в ковер, по которому разлетелись какие-то фотографии.
Наклоняться было невыносимо — вчерашний алкоголь, еще не весь перекочевавший в почки и печень, потек в обратную сторону и заплескался где-то у глаз, отвратительный, кислый, разъедающий внутренности.
— Это чего такое?
— А ты посмотри, посмотри как следует!
Он поднял с пола фотографию и посмотрел. В глазах было мутно, в желудке гадко, и пришлось взяться рукой за сервант, чтобы не упасть.
На фотографии были какие-то огни, которые резали его и без того изрезанный мозг, и еще какая-то целующаяся парочка.
— Да чего это такое-то?!
— Ты что?! Прикидываешься?! За дуру меня держишь?! Нашкодил, как паршивый кот, так хоть имей смелость признаться!
— Кто шкодил-то?! Я, что ли?!
— А не ты?!
Фотография снова сверкнула ему в лицо приторным глянцем, и огни на ней вдруг показались смутно знакомыми, и парочка тоже, и он вдруг весь налился холодным потом.
Неужели?!.. Неужели?! Да как это может быть?!.
— Ну что? — презрительно спросила жена, наблюдавшая за его лицом. — Узнал, Колечка? Или как?
Он тяжело дышал, и вдруг с левой стороны груди что-то так закололо, что он привалился к серванту плечом. Там опять зазвенели рюмки.
— Что-то, Колечка, лица на тебе нет, — прошипела жена злорадно. — Чего это ты взбледнул так вдруг?
— Где ты это.., взяла?!
— А это, Колечка, — она подошла и вытащила фотографию у него из пальцев, — нам добрые люди в почтовый ящик положили! Я думала, опять рекламу кинули, а тут вдруг такое!.. Да ты еще самого интересного не видел, остренького!
Она наклонилась, подобрала несколько фотографий и стала тыкать их ему в лицо.
— Нет, ты полюбуйся, полюбуйся!.. Прямо голубь с голубицей, сладкая парочка! Вот и в постельке снимочек есть, во всей красе! Да что ты морду-то воротишь, ты любуйся, любуйся!
Он отворачивался, потому что смотреть был не в силах.
Какая сука это сделала?! Кто мог так его.., подставить?! И они с Натусей не заметили ничего, никакой слежки!
Выходит, все время, что они плавали на пароходе, их кто-то снимал?! И в каюте снимал?! И в постели?! И в ванной?!