Отель последней надежды
Шрифт:
Одним глазом он покосился на фотографию, которой жена все тыкала ему в лицо.
Ну да, их каюта, вон и Натусин лифчик белеет, который она зашвырнула на стол, когда он…
Кровь бросилась ему в лицо!..
— Чего ты молчишь, как истукан? Это так ты на учебу и на семинары ездишь?! Это так ты для семьи стараешься?! Лахудру какую-то подцепил и укатил с ней трахаться!
Он хотел было обиженно возразить, что Натуся никакая не лахудра и уж точно получше будет, чем его женушка драгоценная, но вовремя поймал себя за язык.
Жена не отводила от него глаз, лицо у нее было залито слезами, волосы торчали немытыми кудельками.
О господи, за что мне это все!..
— А теперь он в Питер навострился! Дела у него там! Какие там у тебя дела?! Лахудра твоя тебя там ожидает, на Московском вокзале?! Все глаза проглядела, букетик заготовила?!
Он молчал. Первый раз в жизни он не знал, что говорить. То есть решительно не знал. Никогда раньше его мелкие грехи, его шалости и похождения не были.., запечатлены на пленку. Жена могла подозревать его сколько угодно, вместе со своей мамашей, черт бы побрал их обеих, но доказательств-то — накося выкуси! — нету! Нету, хоть вы тресните обе! А мне какая разница, что вы там такое себе напридумывали?! Я работаю в отельном бизнесе — и звучит престижно, и свобода полная, жена-бухгалтерша все равно никогда не разберется, правда ли на сегодня семинар назначили или не назначили, а может, банкетная служба юбилей своего менеджера отмечает, и все остальные службы там обязаны быть кровь из носу!
Фотографии, раскиданные по вытертому ковру, были отвратительны, как пятна химической краски. Кажется, они даже воняли краской, а глянцевый блеск проникал в глазные яблоки и жег, жег!.. Как это так вы шло, что они с Натусей не заметили никакой слежки?! Как они были беспечны и свободны в своей любви! Как они тратили драгоценные, сладостные секунды друг на друга, пока вмешательство жестокого мира не остановило их так.., болезненно и остро!
В институте Коля Саньков читал много переводной литературы — такая только-только появилась, и в его неокрепшем мозгу плохие тогдашние переводы оставили неизгладимый след. Коля был уверен, что «высокий штиль» переводных романов и есть самый правильный способ выражать свои мысли и чувства.
Его жена — тогда она еще была не жена — приходила в восторг, когда он говорил ей, что готов «целовать ступеньки, по которым она поднимается» к себе на второй этаж, или что «цвет японских ирисов напоминает цвет ее глаз, когда она смотрит на уходящее солнце».
Какие такие «японские ирисы», он знать не знал, и «целовать ступени» хрущевского дома представлялось ему занятием сомнительным во всех отношениях, но она клюнула! Она клюнула и поверила в то, что он испытывает к ней любовь «как в романе»!..
Слова были как в романе, а с любовью вышла незадача.
Сначала было еще ничего, а потом ребенок, проблемы, заботы, денег вечно нет, он вечно в отъезде или задерживается, она всегда недовольна, и пошло-поехало!..
Но самое смешное и любопытное, что все женщины, с которыми он спал, клевали на то же самое — на «японские ирисы», на то, что в волосах «капли воды, как бриллианты», на то, что по пляжику реки Пехорки, заваленному пивными банками и пакетами из-под чипсов, она идет, как «королева красоты, и все остальное убожество меркнет перед ней». Еще очень клевали, когда он открывал дверцу машины. О-о, это вариант беспроигрышный!
— Не-ет, это ты мне объясни! Объясни, в какое дерьмо нас втравил! Что это за макака?! Откуда она взялась?! И может, она больная, они сейчас все зараженные, кто СПИДом, кто сифилисом, кто паразитами! Где ты ее подобрал?! Говори сейчас же!
И жена топнула ногой, и в серванте опять тоненько зазвенели стаканы.
Коля Саньков, герой-любовник, открыл рот и пошевелил губами. Пересохшие губы елозили друг по другу, цеплялись, и было очень противно.
— Тут.., не правда, — проскрипел он, долго вспоминал слово, шевелил пересохшим ртом и наконец вспомнил:
— Фотомонтаж!
— Какой еще фотомонтаж?! Да кому надо тебя фотомонтировать-то?! Ты чего? Секретный шпион ЦРУ?! Или президент американский?!
— Он в отель приезжает, — проскрипел Коля снова. — В Питер. У меня там.., работа.., пригласили меня.., работать буду…
— Кто приезжает?! Куда?! У тебя белая горячка, что ли?! Или как это все понимать?!
— У меня горячки нету, — сказал Коля обиженно, насколько позволяло нынешнее состояние души и тела. — Президент американский приезжает. В Питер.
— Так это ты с президентом сфотографирован?! С американским?! Вот, вот! И еще вот тут!! Нет, ты не отворачивайся, ты смотри, поганец! Я еще и ребенку покажу, чтобы он знал, какой у него папочка работкой занимается! Почетной такой!..
— Не смей! — прохрипел Коля. — Ребенку не смей!..
Как все глубоко равнодушные к близким, он искренне полагал, что очень любит ребенка и живет ради него.
Жена нагнулась и стала собирать с пола фотографии, приговаривая, что с ними она пойдет в народный суд, когда настанет время делить имущество, а сейчас чтобы он катился куда глаза глядят, хоть к этой своей лахудре, хоть к любой другой, ей до этого дела нет, потому что с этой минуты он ей не муж!
И как это она утерпела, не затеялась разбираться, когда он вчера ночью домой пришел?..
— Хорошо, хорошо, я уйду… — бормотал несчастный Коля, переступая по ковру бледными волосатыми ногами, чтобы не мешать ей собирать их с Натусей снимки. — Только мне надо вещи взять…
— И так не заржавеешь, несобранный! Проваливай сейчас же! Мама скоро ребенка привезет! Проваливай, кому говорят!
Легко сказать — проваливай! Еще легче гордо ответить, что через десять минут меня и след простынет, но вот как это сделать?!.. Идти некуда — родители в Казани, к ним, что ли, сию минуту отправиться? Квартира была некогда «пробита» тестем. Для того чтобы получить две двухкомнатных — одна смежная, другая раздельная, — тесть свою трехкомнатную, полученную на ЗИЛе, обменял «с доплатой», и записана она на жену и ребенка. Друзья? Нету у него друзей, у которых можно было бы пристроиться, пока буря не пройдет стороной. Родственники? Была когда-то в Москве тетя Соня, к которой в свое время он и прибыл из Казани, но с тех пор прошло много лет, и, перестав нуждаться в материальном вспомоществовании, племянник перестал к ней наведываться, может, уже и померла! Впрочем, скорее всего жива-здорова. Если бы перекинулась, мама из Казани давно бы написала.
Куда деваться-то?!. Куда уходить?! К тете Соне как-то неловко.
— И чтобы духу твоего тут не было, и чтоб ты сдох где-нибудь на помойке! — ожесточенно бормотала жена. Она сгребала фотографии и как попало запихивала их в конверт. — И к ребенку не смей подходить на пушечный выстрел! Увижу — убью! А снимочки мне пригодятся! В народном суде небось тоже люди судят, пускай они посмотрят, как папка со своей семьей обращается!
Его тошнило и хотелось умереть, чтобы не мучиться так уж сильно, и единственная мысль, шевелившаяся в голове быстрее, чем мельничный жернов, была только об этих снимках.