Отголосок
Шрифт:
Он видит, что я хочу избежать этого разговора, тогда он нажимает.
— Я хочу, чтобы ты рассказала мне, почему ты решила уничтожить себя. Скажи мне почему.
Качая головой, я заикаюсь.
— Не знаю... Ты не поймешь... Я не могу...
— Зачем скрывать сейчас? Зачем? Просто поговори со мной. Расскажи мне.
Но я сомневаюсь, что он сможет понять, если я расскажу ему. Я сама этого не понимаю. Когда я продолжаю избегать ответа, он встает и подходит ко мне, садясь на кровать передо мной.
Жестким голосом со своим сильным акцентом, он говорит:
— Помоги мне понять тебя. Скажи мне, почему ты причиняешь себе боль?
— Я не... — начинаю я, когда слышу скорбь в обрывках его сурового голоса. Я подчиняюсь его просьбе, потому что я знаю, что он этого заслуживает. Я должна ему все, что он хочет. — Я не причиняю себе вреда.
— Я не понимаю.
— Так я чувствую себя лучше, — признаюсь я. — Когда мне больно, действительно больно, я бью себя, и это снимает боль.
— Ты ошибаешься. Ты просто маскируешь боль. Ты не избавляешься от неё.
— Но я не знаю, как от неё избавиться.
— Ты справишься с этим. Поговори об этом, признай это и проанализируй.
Его слова напоминают слова Карнеги. Однажды он сказал мне что—то очень похожее, когда я говорила с ним о Беннетте. Но дело в том, что перед лицом такой боли требуется особая сила, которой я не обладаю.
— А как же ты? — предъявляю я ему. — Ты скрываешься.
— Да, — признается он. — Я скучаю по своей маме, и я прячусь от всей этой хреновой ситуации. Но это не мучает меня так, как ты относишься к вещам. Я не из тех, кто набрасывается на себя с кулаками, как ты.
Его слова едкие. Они злят меня, потому что они правдивы. Он прав, и я ненавижу это.
Ненавижу, что стала прозрачной для него. Ненавижу, что допустила это. Пропала маскировка. Я оставила её для искупления, для раскаяния.
— Я не знаю, как это сделать, — признаюсь я.
Он с пониманием кивает.
— Я знаю. Я просто хочу, чтобы ты поговорила, вот и все.
— О моей маме?
— Это хорошее начало.
— Что сказать? Я имею в виду, я боюсь узнать слишком много, — говорю я ему, изо всех сил стараясь не сломаться.
— Слишком много? Ты не все прочитала?
— Нет. Я была так расстроена, что я... Я просто не смогла все прочитать. Я не могла сосредоточиться.
Он настаивает, что мне нужно это знать, поэтому я сижу и слушаю, как он рассказывает мне документально подтвержденные факты, как и почему моя мать продала меня какому—то парню, которого она едва знала. И сфабрикованная история, которую она рассказала отцу и полиции, что меня похитили, когда она оставила меня в автокресле без присмотра, пока заходила на заправку, чтобы заплатить.
Он говорит подробно, поскольку я сижу
— Скажи что—нибудь.
Я держу глаза опущенными, боюсь, если я посмотрю на него, я не смогу себя держать в руках так же хорошо, как сейчас.
— Она все еще там?
— Нет. Через двенадцать лет она была освобождена.
— Что? — выпалила я в недоумении, наконец, глядя на Деклана. — Но... Я была еще ребенком. Почему она не пришла за мной?
— Она отказалась от своих родительских прав.
Мысли начинают путаться в моей голове, и когда я отворачиваюсь от его лица, он ловит меня.
— Не делай этого. Не прячься.
— Почему я не достойна любви?
— Посмотри на меня, — требует он, и когда я это делаю, его лицо размывается сквозь мои не пролитые слезы.
— Твоя мама была больна. Она...
— Что, черт возьми, ты делаешь? — кричу я в недоумении. — Почему ты защищаешь ее?
— Я не защищаю, я веду себя разумно.
— Ты не можешь объяснить того, что она сделала, — бросаюсь я на него. — Она продала меня! Что, если бы полиция никогда не нашла меня? Но ей было все равно, что со мной случилось, пока она не получила то, что хотела.
— Ты не думаешь, что это имеет смысл? Чтобы найти какое—нибудь подобие понимания?
— Ты шутишь, что ли? Нет! То, что она сделала, было неправильным! Такие люди, как она, не заслуживают понимания!
— Ты имеешь в виду людей вроде тебя? — бросает он мне.
— Что?
— Разве то что она делала отличается от того, что делала ты?
Его предположение, что я такая же, как женщина, которая продала меня, выводит меня из себя, и я огрызаюсь:
— Что, черт возьми, это должно означать?
— Я говорю о тебе. Почему ты вышла замуж за Беннетта? Почему ты заставила меня влюбиться в тебя? Почему ты лгала?
— Это не одно и то же, — заявляю я, отказываясь верить, что я такой же мерзкой натуры, как и моя мать.
— Потому что ты хотела, чтобы что—то заставило тебя почувствовать себя лучше. Потому что ты думала только о себе, и тебе было все равно, что случилось с людьми, которые встретились на твоем пути или кого ты уничтожила, — отвечает он мне с нарастающей яростью.
Его слова заставляют меня замолчать. Я не хочу признавать параллели, но они есть, безошибочно. Он просто бросил их мне в лицо.