Откровения, которых не хотелось
Шрифт:
Меня обнимали теплые руки, меня укладывали спать, чтобы я проснулась без тяжести на сердце, без воспоминаний.
Зачем меня уложили спать? Я хотела порхать, кружиться и дарить людям свет.
А проснулась погасшей и сломанной.
Но теперь внутри меня пузырится давно забытая радость.
Я переехала в комнату ближе к морю. Если смотреть из моего единственного крошечного окошка на улицу, чуть вправо, будет видна фруктовая лавка, где продают сушеную хурму и инжир.
Дальше живет пушистое, но злобное создание, которого хозяйка называет Проглотом, и я бы не удивилась, если бы он на меня накинулся.
Вообще-то, я не самая аппетитная добыча сейчас, если говорить откровенно.
Я сплю по двенадцать часов в день и совсем забросила спорт.
Мне не хватает мотивации, чтобы выйти на пробежку или записаться в бассейн.
Я напишу тебе об этом в письме через месяц и три дня, и ты очень любезно ответишь:
Милая, не забывай баловать себя и делать то, что тебе нравится. Стоит только начать, и силы появятся, как по волшебству.
Спасибо, подумаю я, и вернусь к своей монотонной рутине, в которую мне никак не удается втиснуть физическую активность.
Аппетит ни к черту, перебиваюсь по завету Марии Антуанетты пирожными, потому что денег на хлеб нет.
Уволилась с завода, потому что надоело. Драить, менять воду, отжимать голыми руками вонючие тряпки, протирать пыль, уставать до хрипоты, и ничего не получать взамен оказалось слишком выматывающим для меня занятием.
Сижу на пособии по безработице, а это прожиточный минимум, и мне хватает его на десять пачек сигарет в месяц, на три килограмма крупы, мыло, пять пирожных и еще горстку мелочей.
Я из-за этого вовсе не убиваюсь, и не обмолвлюсь ни словом, когда мы встретимся, какое голодное и неприятное это было для меня время.
Я буду рассказывать, что жила как богема конца девятнадцатого-начала двадцатого века-веков. Шаталась по улицам, коротала дни, беседуя с молодыми светлыми умами, проводила ночи в дискуссиях о великом, прекрасном, уродливом, творческом, нищем и безобразном.
Собиралась возглавить революцию, получила права, выучила наизусть все свои стихи, потому что собиралась с ними выступать, а потом случайно подалась в актрисы.
Ты знаешь, как мне всегда хотелось сыграть какую-нибудь роль в любом спектакле, только бы взяли, только бы заметили, только бы аплодировали.
И мне аплодировали, хотя спектакль был провальный, постановка ни к черту, и игра наша – сплошная катастрофа.
Но я сияла в свете рампы, и мне чудилось, что я обрела свое место под солнцем, нашла свое призвание.
А потом в гримерной режиссер распускал руки и называл меня бездарной упертой ослицей с некрасивым лицом.
Я плакала и мучилась, и позволила ему проявить свою силу и грубость.
И чувствовала себя грязной, распутной, униженной, несчастной и одинокой.
Ты через два дня получишь от меня расплывчатые объяснения о том, почему я ухожу из театра, если мне так понравилось выступать.
Потому что мы живем в мире, где мужчинам все сходит с рук, где они считают, что бог слышит их молитвы лучше, чем женские, где они веруют, что жена – раба мужа своего, и любая женщина – объект для удовлетворения их необузданных животных инстинктов. Аминь.
Так не должно быть, скажешь ты, целуя меня в прикрытые, отяжелевшие от слез веки.
Не должно быть, соглашусь я.
Но ты ничем не отличаешься от моего режиссера, от мужчин, которые идут в белоснежную мечеть, от мужчин, которые прижимаются к девушкам в переполненных вагонах, битком забитых автобусах, которые преследуют девушек по пути домой, останавливают их в мрачных подворотнях. Ты ничем не лучше тех, кто заставляет девушек ненавидеть всех мужчин, и бояться, и сжимать ключи в кулаке, когда заходишь в лифт.
Разница только в том, что тебе я позволяю быть рядом, и мне не сильно страшно, даже если ты будешь грубым и злым.
Ты меня приручил, но я знаю, ты можешь обидеть меня в любой момент. В некотором смысле я этого даже жду.
12
Я целый день отколупывала уставшую белесую краску, сама побледнела от того, сколько усилий потребовало от меня это занятие, казавшееся в прежние времена увеселительным и пустяковым.
У меня был скребок, щетка и еще, знаешь, такая маленькая лопатка для маляров.
Дети, играющие с такими лопатками, обычно вырастают убийцами или ремонтниками. Или умудряются совмещать одно с другим.
В детстве я любила лепить куличики, и у меня было красивое красное ведерко. И еще красная куртка и красные ботинки.
Я была очаровательным ребенком. Есть даже фотография, где я стою, надев свою очаровательную беззубую улыбку, держу в руке ведерко, а на ногах болтаются любимые ботинки.
Сколько задора в той фотографии!
Я видела твои детские фото, и мне становилось печально, потому что все могло сложиться иначе, если бы не случилось все то, что случилось.
Человек не может ничего исправить, если прошлое уже окончательно превратилось в прошлое, застыло ракушкой и было выброшено в море.
Мы встретимся с тобой у песчаных дюн, и я поделюсь этой мыслью. Как только я произнесу это вслух, вся магия рассеется, волшебство пропадет.
Какой вздор, скажешь ты.
Да, вот такой вздор, подумаю я.
И еще подумаю, что мы друг для друга давно уже стали вот таким неизменным прошлым, которое не исправят ни деньги, ни молитвы, ни слава, ни влияние, ни новые гениальные изобретения сумасшедших ученых.
Ты презрительно оглядываешь отскобленную мной стену. Я вся – слух и страх. Не хочу, чтобы ты говорил что-то и обесценивал мои усилия. Честно говоря, мне хочется закричать, затопать ногами и прогнать тебя навсегда.