Откровения, которых не хотелось
Шрифт:
Пойдем пешком, предлагаю я.
Ты, как ни странно, соглашаешься, и даже помогаешь мне надеть пальто, и подставляешь свой локоть, чтобы я за тебя держалась, и мы бы выглядели как парочка в старом черно-белом кино. И чтобы я смогла удержать равновесие, если вдруг начнется качка. Мы идем в ногу. Я нарушаю молчание:
Ты бы поцеловал меня, ответь мне честно.
Нет, тихо произносишь ты и отстаешь от меня на пару шагов. Я бы не стал тебя целовать, потому что я не стою твоих слез и твоих поцелуев.
А я бы, кричу я, я
Но ведь у нас все равно нет корабля, и море, бывшее в наших бокалах, теперь пузырится и бродит в наших мягких осенних животах.
Ты говоришь это робко, неправильно расставляя акценты, и как-то смазывая ударения.
Ты словно в огромном пузыре, из которого звуки доносятся преломленными и некрасивыми.
Я заглядываю тебе в лицо. Ты как большая рыба.
Ты, говорю, как большая рыба.
А ты, отвечаешь ты, как сонная улитка, заползшая в свою треснутую, надломившуюся раковину. Мы можем вызвать такси. Далеко нам еще?
Рыбе не может быть далеко, отвечаю я, пританцовывая. Я рада, что ты похож на большую рыбу. Скорее всего – на карпа.
Карп Карлович, дразнюсь я. Мы почти уже прибыли.
Я выпучиваю глаза и складываю губы восьмеркой, шевелю ими, изображая рыбий рот.
Ты не смеешься, даже не смотришь в мою сторону, не видишь моей глупой клоунады.
Голос у тебя уставший, я содрогаюсь, когда ты произносишь: наверное, идти в казино сейчас – это глупо. У меня даже нет наличных денег.
У меня вообще нет денег, успокаиваю тебя я. Но поход в казино не кажется мне глупой затеей. Почему тебе кажется? Почему вечно на твоем пути возникают какие-то остервенелые, никчемные оправдания, преграды и помехи.
Отсутствие денег – не порок.
Нищета – вот порок, вторишь мне ты, и снова подставляешь свой локоть и предплечье, упакованные в темно-синий плащ.
Нам осталось пройти всего два квартала.
Как мы будем играть, если у нас нет денег, спрашиваешь ты озабоченно.
Мы будем ловить волну, отвечаю я.
Вечно ты со своей беспочвенной надеждой, вздыхаешь ты, но подчиняешься и продолжаешь идти.
Да, думаю я, вечно я со своей беспочвенной надеждой.
15
Мы выиграли в казино немного денег, я настояла на том, чтобы потратить их на аренду мотоцикла.
Я сидела сзади, прижималась к тебе, дрожа. А потом осмелела и отпустила обе руки, представляла, что я – свободная птица, и я лечу туда, где тепло и весело, где нет тебя.
Но ты был.
Мне всегда хочется, чтобы ты оказался рядом, когда тебя нет. Когда ты есть – я мечтаю, чтобы ты исчез.
Мы доехали до болота с аистами, заглохли и оглохли. Я носилась по полю, кричала и каркала, а ты, кажется, снимал это все.
Зачем тебе эти записи, спросила я, падая
Запомнить тебя настоящей, живой и счастливой, полностью отдающейся моменту.
Значит, придет время, когда ты не сможешь меня увидеть, и тебе придется пересматривать эту грустную пленку, спрашиваю я.
Ты сама знаешь ответ, печально говоришь ты, убирая камеру.
Мы могли бы стать птицами, хмурюсь я.
Нет, мы никогда не стали бы птицами, смеясь и щурясь, отвечаешь ты.
Как ножом отрезало, понимаешь, в тот самый момент, когда ты сказал, что нам не суждено парить в небесах, мне стало ясно, что лучше бы нам никогда не видеться.
Я забираю у тебя новую подаренную книгу. Раздираю целлофановую упаковку. Глажу обложку. Смотрю на тебя, и вывожу на первом развороте:
Нам лучше больше никогда с тобой.
Я хотела стать бабочкой, белкой, пчелой, цветком или птицей.
Ты хотел моего земного юного еще тела, чтобы войти в меня и выплеснуть звериный рык, похоронить его в моем вместилище.
А я мечтала, чтобы ты читал книги, понимал мои стихи, проповедовал ненасилие, и сажал меня на кухонный шкаф или на холодильник, чтобы я чувствовала себя маленькой, и урчала бы от неги и красоты момента, в котором только ты и я, и никаких внешних источников не-нас.
Мы стали отдаляться и забывать, что в казино нам выпало счастливое число. Сорвав небольшой куш, мы побежали в кондитерскую – взяли четыре пирожных – затем понеслись стремглав в круглосуточный супермаркет – взяли две бутылки вина, прибежали к телефонной будке – взяли пять минут и два звонка, нашли человека, который согласился дать нам свой мотоцикл – взяли журчащего, рычащего, клокочущего монстра – и унеслись к реке, к холму, к восходу солнца.
Утренняя прохлада зябит, нос забит соплями, голова – опилками, желудок – вином и пирожными. Мое нутро – твоими пальцами, по которым течет жалобный крик, желтоватый сок, призывающий продолжать.
Трава вся покрыта росой, я прижимаюсь к твоему приоткрытому рту и кричу. Это поцелуй крика.
От такого можно сойти с ума, поэтому я отлипаю от тебя и кубарем качусь вниз по холму.
Там старые избы, в которых еще до рассвета начали топить печи. Может, готовят еду. Потому что, несмотря на пальто и на плащ, на улице тепло, даже рассветная зябь не продирает до костей.
Ты провожаешь мое скатывание тоскливым взглядом, а потом вовсе отворачиваешься, достаешь из кармана сигаретную пачку. И вскоре я вижу только твой дым.
Вот и славно, думаю я, этот мираж рассеялся. Ты был просто мечтой, фантомом, странной галлюциногенной картинкой, привидевшейся мне в полуночном бреду.
Я качусь с холма очень долго. Ранние старушки с собаками или внучатами тычут в меня костлявыми, обтянутыми желтой сухой кожей. Мерзко.
Ты по-прежнему облако дыма, отмечаю я, замерев в позе эмбриона в нижней точке холма.