Откровения, которых не хотелось
Шрифт:
Все передрались. Люди постоянно дерутся.
Тебя не бесит, спрошу я через несколько часов, позируя тебе обнаженной, потому что ты заявил, что справишься не хуже, чем этот уличный попрошайка-шарлатан. Так вот, не бесит ли тебя, что люди все время ссорятся и выясняют отношения?
Меня бесит, огрызнешься ты, насупившись за холстом, что какой-то бездарный доходяга посмел на тебя смотреть так долго, и еще просить за это деньги.
Сущие пустяки, у меня почти ничего не было. Только книга, которую я собиралась тебе подарить.
Вечно ты со своей никчемной, безрассудной жалостью.
Да, думаю я, вечно я со своей жалостью. Если бы тебя не пожалела…
Но я ничего не говорю. А ты дергаешься и нервничаешь. Тебе приятно смотреть на меня нагую, и одновременно больно. Но ты ничего не говоришь, только сверяешь натуру с тем, что уже написано, покашливаешь, затягиваясь очередной сигаретой и пропускаешь мой образ сквозь седые колечки дыма.
Мне понравится мой портрет, написанный тобой.
18
Перед тем, как я улечу, ты скажешь, что война полов сводится, в сущности, к поднятому стульчаку.
Мне захочется ударить тебя палкой по голове.
В самолете я посмотрела Оскар и Евровидение, удивив саму себя.
Выхожу из аэропорта, тащусь со своим рюкзаком и поясной сумкой через парковку. Отбиваюсь от таксистов. Повторяю, как мантру: так нужно, так нужно.
Нет у меня больше твоего адреса и индекса. То, что я сейчас их еще помню наизусть, изменится через пару месяцев. Забуду.
Во дворе моего нового дома припаркована серебристо-нежная машина. Я прохожу мимо и думаю её погладить.
Я все время что-то ищу. Выглядываю, глазами бешеными шарю по обвисшим балконным сиськам, по растрепанным проводам, по карнизам и переулкам.
Что я ищу? Я ищу тебя.
Обновление не наступит, я забыла ввести пароль.
Говорю, что у тебя просто хороший фотограф, хороший генетический фонд, успешная карьера, давшаяся тебе слишком легко.
И я, поддавшаяся твоему влиянию. Подсаженная на иглу и обломленная.
Мечусь как наркоман во время ломки.
Выглядываю, высматриваю, не покажешься ли ты.
Ты не показываешься, потому что я сама выбрала уехать от тебя, от снега, от наших общих городов.
Через две недели начнется карнавал. Город безумствует, бесчинствует. Все сияет и музыкалит.
Я пешком хожу к океану, чтобы сидеть на раскаленном песке, слушать волны и ждать чего-то.
Иногда я беру с собой бродячих собак или котов.
Иногда показываю чайкам свою коллекцию наивных фотографий. Птицам нравится такое искусство – без претензий, не претенциозное, но весьма горделивое и осанистое.
На днях познакомилась с одним пеликаном, читала ему последнее из написанного. Этот странный подбородочный мешконосец был впечатлен, хлопал крыльями так восторженно и неистово, что мне почудилось – он не пеликан, он вертолет.
Если бы у меня был вертолет, я бы летала к тебе каждую неделю, чтобы помахать тебе в окно крыльями-лопастями. Но у меня нет вертолета, и я не знаю, где твое окно.
Я перемахнула океан, чтобы начать все заново. Не оставила тебе адреса для писем, не спросила твой. Я хочу все прекратить, перекроить и переписать с чистого листа.
Ненавижу вымарывать ошибки. Но здесь без корректора не обойтись. Сгодилась бы и газовая печь.
Лечь, как перед МРТ и позволить холодному подносу, на котором лежишь как камбала, прокатить тебя по горящему туру в один конец.
Вот так я бы поступила с нашим совместным прошлым.
Вместо этого я часами сижу голодная у сизого океана, дышу его соленостью и рыбностью. Выглядываю твой облик во всех, кто бродит мимо.
Ни одного знакомого лица. Ни одного лица, похожего на твое.
Здорово, слышу я из-за спины, здорово вы это придумали – глядеть на океан.
Разве это я придумала, недоумеваю я. Как же я могла придумать то, что делали люди с начала времен?
Вы придумали это для себя самой. Это здорово. Кто-то придумывает ложиться в постель к незнакомцам, кто-то – сидеть в публичной библиотеке, кто-то – заливать непомерные дозы алкоголя в глотку. А вы придумали сидеть на пляже с бродячими собаками и читать стихи пеликану.
Он говорит, а я слушаю медленно, жевано, но внимательно. Так у меня появляется еще один друг.
Пабло, представляется он, меня зовут Пабло.
Мне хочется написать тебе о нем, но адрес твой уже выбит из головы сладкими, черешневыми поцелуями Пабло, который осыпает меня ими с ног до головы, как осыпаются черешни, на которые так похожи его поцелуи.
Они не соленые! Я ликую и плачу.
Мы забираемся в ванную в одежде и обуви и продолжаем целоваться, пока металлическая посудина наполняется горячей водой.
Мне захотелось сварить эти чувства и законсервировать, потому что наша любовь желто-серого цвета была сначала недозревшей, потом переспевшей, и все время – гнилой и неудобоваримой.
Черви-стервятники подточили её ещё до нашей с тобой встречи.
Она была правильной, но испорченной.
С Пабло все не то чтобы правильно, но испорчена не любовь, а наши обоюдные фантазии.
Тут такая грязь, я бы показала тебе, но ты бы ничего не понял.
Пабло говорит на других языках, мы с ним пересекаемся только в одном, не самом богатом.
Больше говорим на языке тела.
Я читаю ему стихи на своем родном языке. На твоем родном языке. Знаю – он понимает даже меньше, чем ты.