Откровения, которых не хотелось
Шрифт:
Но он не вздрагивает и не выворачивается. Не вертится ужом на сковородке.
Пабло льнет ко мне в своей мокрой насквозь футболке и целует мои простывшие, обветренные веки.
Я смеюсь, плачу, смеюсь и снова плачу. Говорю много и не в тему.
Мы любим друг друга до самого утра.
А утром я покупаю билет до твоего города.
Раз, два, три, четыре, пять, я лечу тебя искать.
Я не успеваю даже помыться как следует, а меня уже уводят на посадку.
Прилечу в твой город, где ты спал со старухой-блондинкой,
19
Я пью слишком много кофе, и около часа дня меня начинает трясти, поскольку сахар в крови падает.
Не говорю тебе об этом, и ты решаешь вдруг, что я замерзла. Пытаешься меня согреть, выходит почти что мило.
Не могу выдавить из себя ни слова, язык онемел и приклеился к небу. Имя твое – леденец в кармане. А я не люблю леденцы, они все слиплись, растаяли, скомкали и понацепляли грязи.
Грей меня, грей меня, жаркий огонь. Но я знаю, что ты не греешь, а палишь до нутра.
Пойдем, говорю я, придя в себя. Пойдем на площадь, я покажу тебе фигурку, которая говорит о тебе.
Ты согрелась? Глупый вопрос. Я качаю головой. Неопределенно качаю. Интерпретируй, как тебе будет угодно.
Хочешь, спрашиваешь ты, зайдем куда-нибудь погреться, или выпьем что-нибудь согревающее?
Я не хочу, но покоряюсь и даю отвести себя в неуютное зачуханное кафе, позиционирующее себя, впрочем, одним из лучших в этом небольшом городке.
Ты заказываешь два глинтвейна. Один – алкогольный, другой – безалкогольный.
Мы всегда – разные полюса, разные часовые пояса, слишком разные, чтобы быть так друг к другу привязанными. Но от самих себя невозможно сбежать.
Как твой курс, спрашиваешь ты, усаживаясь за столик в глубине, в темноте зала.
Я порываюсь выйти на улицу, но что-то меня удерживает. Может, убогость этого заведения, может, сочувствие к вымотанным официантам и ожиревшему баристе, может, омут твоих глаз.
Вешаю сумку и пальто на спинку стула, сажусь неловко, опрокинув свою чашку с безалкогольным глинтвейном.
Закрываю глаза руками и позволяю себя утешать. Не в глинтвейне дело, не в книгах, не в стихах, не в таблетках, не в тебе.
Это все из-за крепкого горького кофе, который я пью, чтобы перебороть сонливость, которую на меня навевает жизнь в холодном отцветшем городе.
Я гощу у тебя уже две недели, и мы ни разу, ни разу не соприкоснулись – даже ненароком – трепетом душ. Мы ни о чем еще не говорили толком.
Знаю, что ты знаешь, что я страшусь пропасть здесь, оказаться затянутой в болото, потонуть и не смочь вытащить саму себя за волосы. Мне нужно улетать, а я не могу тобой надышаться. Еще через две недели будет снег.
Я не видела снег больше двенадцати
Я кидаюсь на улицу и танцую. Морозно. Ты выходишь следом, стоишь, прислонившись к стойке, аккуратно отхлебываешь свой глинтвейн и тоже начинаешь пританцовывать.
Не танцуй со мной, думаю я, иначе я никогда не смогу уехать. Распластаюсь здесь мертвым лебедем и повисну на твоей шее, на твоих ключицах. Окажусь ключиком в ключнице, не подходящим ни к одному замку.
Ты выпускаешь из легких дым, выплевываешь апельсиновую корку, и мы бежим, а после катимся под горку.
Ты говоришь: лети. Я не хочу, чтоб ты со мной осталась. Нам разные начертаны пути. Но это, впрочем, незначительная малость.
Конечно, ты не говоришь стихами. А я все скажу, вылью, выплесну, начеркаю. Ты вечно будешь в моих болезненных снах и книгах.
Придется тебе с этим смириться.
Ты провожаешь меня до конца лестницы. Не можешь даже выйти из парадной, потому что это неправильно.
Я обнимаю тебя в подъездной темноте и не начинаю плакать.
Может, в этот раз ты начнешь первым.
Мы не увидимся больше года, даже несмотря на то, что у нас есть адреса друг друга. Самолеты хорошие, уютные и отзывчивые летают регулярно в обе стороны. Почта работает, но я злюсь на неё (должна бы на тебя) за то, что твоим письмам приходится проделывать такой долгий дальний путь, а доставляют их мне слишком редко.
А я сажусь писать тебе первым делом, только встав с кровати и накинув свое парео из китайского шелка.
Не отправляю, да. Но ведь пишу!
20
Ты пишешь, что был позавчера на дне рождения, напился до беспамятства и потерял суть, смысл жизни, и голову, и телефон, и мой адрес.
Но письмо дошло, значит, где-то что-то отложилось.
Я не спрашиваю о девушках, хотя знаю, что их было много.
От этого внутри разрастается тупая боль.
Знакомлю тебя со своей подругой и начинаю вас обоих ненавидеть.
Зачем в мире есть кто-то, кто не ты и не я?
Мне все равно, что ты пьешь, с кем ты спишь, о ком думаешь, когда напиваешься.
Меня бесит то, что, устав от всего остального мира, ты бросаешься в мои объятия, как моряки бросаются к портовым шлюхам, как шлюпки бросают на воду, как жертвы несчастной череды событий бросаются в пропасть со скал.
Помню твой оскал, когда ты получил на свой вопрос ответ, который не хотел получить.
А я все время получаю от тебя такие ответы, даже не задавая вопросов.
Тебе нравится меня мучить.
До нашей встречи осталась неделя.
Ты будешь ждать меня на выложенной булыжником мостовой, под башней, часы на которой остановятся через полчаса после нашей встречи.