Откровения, которых не хотелось
Шрифт:
Я этого не делаю. Вместо этого я достаю два бокала из кухонного шкафа, наливаю текилу и ананасовый сироп, и ананасовый сок, перемешиваю. Иду мимо тебя в спальню, падаю, обессиленная, на огромный матрас в центре комнаты и жду, когда ты сядешь рядом со мной.
Ты приходишь и садишься. Открываешь рот, но я перехватываю реплику. Говорю: я имею в виду, что сломанный два дня назад нос – это не прошлое, потому что нос все еще сломан, это действие продолжается, значит, все можно исправить. И стена, на которую ты сейчас смотрел, может быть чище, красивее. Да, она
Мы же не в прошлом, уточняешь ты, мы все еще длимся. Прямо сейчас. В этот конкретный момент. Есть реальные и осязаемые ты и я. Я и ты. Настоящие, тянущиеся, несгибаемые. Значит, мы являемся продолжением прошлого, и мы не абсолютный мрак, поглотивший нас самих.
Я залпом опустошаю свой бокал и раздеваюсь.
Ты разуваешься, расстегиваешь ремень, снимаешь рубашку и падаешь на матрас рядом со мной.
Не будет никакой любви, предупреждаю я. Не может расти из такой боли любовь.
Я не чувствую боли, возражаешь ты, но ты врешь – я знаю.
И все же, мы не занимаемся любовью. Потому что мне страшно. Она может действительно продлить нас, а мне это ни к чему. Мы – ошибочное прошлое друг друга, которое иногда проникает в настоящее и ранит нас острыми шипами. Но в настоящем наши истории не пересекаются.
Это как видеть сны, или медитировать, или встретиться со старым знакомым из другой эпохи. Нет ничего реального в этом обмане, в этой фантазии, поэтому мы закончились давным-давно.
13
Я впервые по доброй воле сама завариваю себе черный растворимый кофе с одной ложкой сахара. Не люблю вкус кофе, но сегодня мне хочется чего-то необычного.
День такой. Период такой.
Наша сотая встреча, десять лет, как мы знакомы.
Как мы мучаем и дергаем друг друга, скрещиваем самолетные следы в небесах, и сваливаемся, как снег на голову, и бьем как можно больнее.
На мне цветастый комбинезон и бежевая майка. Запястье сбрызнуто терпкими цветочными духами. Мне заранее известно, что тебе не понравится этот запах.
Смешно, потому что я и не стремлюсь понравиться.
Сегодня пятница. Пятница тринадцатое, иначе и быть не могло.
Вся наша история состоит из совпадений, случайностей, недомолвок и глупой, несуразной болтовни.
Из тел, бьющихся в агонии от притяжения, которое невозможно преодолеть.
Ты говоришь, что я суккуб. А я отвечаю, что меня просто влечет, просто влечет, и я могла бы с этим справиться.
Правда, мне совсем не хочется справляться, и каждый раз я закусываю губу и скрещиваю пальцы, чтобы пронесло.
Три раза из десяти проносит.
Семь раз меня выворачивает наизнанку от несовместимости и неизбежности.
Мы повязаны, помолвлены где-то на небесах.
В утренней газете, которую принес мальчишка-почтальон, которую я собиралась сразу же выкинуть в мусор, но увлеклась статьей о домашнем насилии. Вот, в этой самой газете, написано, что хорьки – членовредители.
Кому пришло в голову такое писать?
Ты знаешь, я люблю хорьков. Я всех зверей люблю намного больше, чем людей. Потому что у животных нет оценочной системы, нет осуждения, и нет немого упрека в том, что ты на них не похож. Они принимают тебя как данность.
А мне нравится, когда меня принимают как данность, не пытаются перекроить, и не называют глупой и бестолковой.
Значит, из-за этой статьи о хорьках я передумала отправлять гнусное печатное издание в мусорный бак.
Возмущенно сидела, стучала ложкой о края кружки, в которой впервые в жизни заварила себе по собственному почину черный кофе с одной всего лишь ложкой сахара, качала ногой и думала о том, как бы тебе это понравилось.
И как бы тебе понравилось, если бы я надела не комбинезон с пятнами краски (я рассказывала тебе в письме, что поступила на вечерние курсы в академию художеств, и там из меня и моей бездарной мазни пытались сделать нечто удобоваримое. Естественно, у них ничего не вышло), а напялила вместо этого вечернее платье с роскошным декольте или с разрезом до середины бедра.
На юбилей мучителей, на праздник издевательств, на десять лет со дня нашего знакомства.
Я очень хорошо помню, как все было тогда. Ты не понравился мне сразу же. Можно сказать, это была неприязнь, граничащая с ненавистью, с первого взгляда.
Мы были в гостях у моей давнишней приятельницы. Выпивали, играли в словодел, и немного в шарады, а потом собирались посмотреть романтическую комедию.
Но ты приехал. Мы выбежали в пижамах и тапках на босу ногу, в снегопад, вылавливать тебя из заснеженного такси.
Ты улыбался, разматывая шарф, обернутый трижды вокруг красивой шеи.
Ты сделал несколько шагов, поскользнулся и распластался прямо у моих ног.
Я залилась краской и растерялась. Моя знакомая кинулась тебя поднимать, а я смеялась, высунув язык, ловила снежинки, думала о том, до чего же все хорошо, славно и правильно.
Ты уселся, подмяв под себя сугроб и бежевое пальто, стянул с головы шапку и тоже принялся ловить падающие хлопья снега.
Нам было не до вина, не до моей знакомой в тот вечер. Она смотрела фильм в одиночестве, в темноте, в отдельной комнате, пока мы с тобой страстно спорили на кухне о том, кто выносливее – гусь или лебедь, кто талантливее – Ахматова или Цветаева, с кем лучше целоваться – с любимыми или случайными знакомыми.
Мы даже решили проверить, каково это – целовать нелюбимые губы, незнакомые губы. Но у нас ничего не вышло. Там уже была любовь. Плохая, дурная, порочная, но любовь.
Мы не признались в этом даже сами себе. И разбежались, чтобы не сойти с ума.
Но невозможно убежать, если тебе назначено самой судьбой.
Ты выведал у кого-то мой адрес и номер и написал короткое письмо.
Я смеялась, читая его. Больше, конечно, над глупыми ошибками, чем над твоими шутками.
Но мне стало легко и приятно.