Откровенность за откровенность

Констан Поль

— Французское, — возразила Аврора, — только устаревшее.

— Но он-то хотел сказать: свинья. А как тебе нравится: гуманитарная профессия? — спросила Лейла.

— Замечательно, — ответила Аврора.

— И ведь это именно то самое и означает. Если б ты знала, сколько людей страдают, а я приношу им облегчение, вот так, без ничего, собой только…

Оставался вопрос: что делать с собачонкой? Как ни хотела Аврора взять ее себе, пришлось объяснить Лейле, что через несколько дней она уезжает в Африку.

— По работе? — спросила Лейла.

— В съемочную экспедицию.

— Ты снимаешь кино? — Лейла пришла в восторг.

— Документальные фильмы, — уточнила Аврора и, думая этим охладить пыл Лейлы, добавила: — О животных.

Но

оказалось, что Лейла больше всего любит смотреть по телевизору американские сериалы и документальные фильмы о вымирающих диких животных. Она жила в мире, где тот, кто побольше, ест того, кто поменьше, где мужчины заманивают женщин в сети, где женщины сжимают друг друга в паучьих объятиях, где гиены пожирают новорожденного детеныша-гну, барахтающегося в слизи материнской утробы. А блондинки из сериалов — точь-в-точь луговые собачки, ворующие друг у дружки малышей.

Хищники, кругом хищники! Крокодилы, акулы, тигры терзают свои жертвы, а из сериала в сериал одни и те же актрисы только и делают, что едят друг дружку. Одна такая завитая-налаченная в серьгах величиной с блюдца выходила замуж по очереди за всех мужчин одной семьи, так что неизвестно, приходился ли ее последний муж отцом или дедом ребенку, который оказывался, по результатам генетического анализа, сделанного в очередной серии, одновременно братом и дядей или даже двоюродным дедом своей бабушки, совокуплявшейся с героями другого сериала, где события развивались в точности по тому же сценарию. И, задумавшись о зверях и людях, которые все продолжают и продолжают род лишь для того, чтобы истреблять друг друга, Лейла вздохнула:

— У тебя тоже никого нет?

— Никого, — ответила Аврора, и не солгала. Лейла заказала еще пива с горькой и выпила за здоровье всех встретившихся одиночеств, за Аврору, за себя и за новое одинокое существо — собачку: бедная кроха, у нее ведь жизнь только начинается, и как!

То первое в жизни унижение, видно, сказалось на собачке. Поначалу с ней было трудно, она не желала ходить, спускаться по лестнице, оставаться одна. Лежала, уткнувшись обиженной мордочкой в лапы и почти не реагировала на всевозможные уговоры Лейлы — та даже подумала было, что собачка глухая. Только глаза ее порой меняли выражение, словно говорили: не хочу. Вскоре она уже ела только то, что хотела, а хотела она того, что было в тарелке Лейлы, но не горячего, а теплого, прожеванного Лейлой. Спала она на подушке Лейлы, под ее одеялом. К занятиям хозяйки относилась нетерпимо, отпускала ее с клиентами на несколько минут, не больше, да и то при условии, чтобы не подряд. Зато сама любила выходить на панель, то есть, сновала взад-вперед, хвост кверху, нос вниз, в водосточный желоб, определяя с точностью до сантиметра территорию Лейлы: бедняжка, только так и может погулять!

Долгое время Аврора не наведывалась к ним, уверенная, что не найдет на прежнем месте ни ту, ни другую, но Лейла стояла на своем посту, на углу у «Монопри», и держала на красном поводке Вертушку, которая из помеси выросла в таксу, почти таксу, на длинных лапах и с хвостом померанского шпица. Авроре обе обрадовались, и с тех пор у нее вошло в привычку, бывая в Париже, раз-другой в неделю заходить их повидать. Когда Лейла была занята, Аврора ждала, прислонясь к стене, на ее месте, стояла, глядя в пространство: давала понять, что она не по этому делу. Как-то раз, когда она присматривала за Вертушкой, пока Лейла работала, к ней пристал какой-то мужчина: принял ее за Лейлу, ИЗ-ЗА СОБАКИ, как он сам объяснил, извиняясь, — даже не потрудился поднять глаза и взглянуть на ее лицо.

Лейла не распространялась о своей работе, и Аврора только случайно узнала, что угол Реомюр-Севастополь был стратегическим пунктом для снятия молодых динамичных кадров, сопровождающих своих жен за покупками в «Монопри». Что до секса, она обычно пользовалась метафорами из животного мира, и сравнения были, понятное дело,

не в пользу людей: крот лезет в норку. То ли дело у слонов: прямо на тротуаре Лейла изображала битву на кривых саблях. Они своей громадиной могут до луны достать. Ятаган на Млечном Пути. Будущее, поведала она как-то Авроре, за животным началом.

Они заказывали по стаканчику у Ахмеда, и Лейла тревожилась о здоровье Авроры. Разъезжать по всем зоопаркам мира — вред один, еще хуже, чем таскаться по подъездам. Они говорили о том, как начнут новую жизнь. Откроют вдвоем салон для собачек: То-то бы я холила пудельков! Или будут рассказывать в школах о прославленных животных. А то еще — читать вслух слепым. Только смотри, предупреждала Лейла Аврору, никаких романов! Длинные истории им по фигу, только скуку нагоняют. Конкретика, вот как в каталогах, разделы электробытовой техники, драпировок, предметов убранства: пара подставок для дров к камину, из латуни под медь, украшены двумя львиными головами… прелестная бонбоньерка из лиможского фарфора с пасторальными сценами, ручная роспись с золотом… Тут надо прерваться и описать, что изображено на снимке: пастушка в голубом платье, с букетиком в руке. Вот, что им нравится, понимаешь? Аврору это трогало до глубины души: Лейла, а теперь и Глория, связывая свои судьбы с ее судьбой, хотели ВСТРЯХНУТЬ ЕЕ.

У Лейлы нашлись связи, чтобы стать инспектором в фонде Брижит Бардо. Вот это женщина, одобрительно говорила Лейла, она знает жизнь. Инспектору не требовались специальные знания — только сердце, но зато уж во-от такое большое сердце. Аврора спрашивала, что же инспектируют эти инспектора, и Лейла с жаром объясняла ей, что они приходят на помощь всем животным, страдающим от дурного обращения, в Перу, в Андалусии и во Франции тоже, в лабораториях, на фермах, на бойнях: тут тебе и цепные собаки, которым отрезают языки, и кошки с выколотыми глазами, и телята с переломанными ногами, и обезьяны, дрожащие в лихорадке… Больше она про это распространяться не хотела, но заклинала Аврору всерьез подумать о новой работе, которая в корне изменит их жизнь. Тридцать миллионов друзей и шестьдесят миллионов потребителей — на их век хватит.

В метро, когда поезд вез ее к Одеону, в вечерней сутолоке, глядя на усталые лица людей, Аврора говорила себе, что Лейла права, мечтая о гуманитарной работе, в которой задействовано только сердце. Помощь очень нужна в этой обыденной жизни, ставшей такой тяжелой. Посмотреть на людей, которые ждут от вас взгляда, поднять упавшую перчатку, придержать дверь, толкнуть турникет, донести сверток — это по ней. Только конкретика, как в каталогах. Она наляжет на газеты для потребителей, которые так хорошо помогают вовремя распознать подвох и умеют так подать кривой штырь или ненадежную электропроводку, что получается захватывающая история с продолжением, покруче любого телесериала. Она будет читать своим слепым: вы уверены, что вам ДЕЙСТВИТЕЛЬНО нужна электросушка? И люди поймут, что перед ними современная, металлическая, электронная версия хищников!

А может быть, вдруг осенило Глорию, вместо сумчатого так и написать: пальмовая крыса? Для экзотики.

Аврора убрала ногу.

В дверях возникла Бабетта в светло-зеле-ной нейлоновой ночной сорочке; это она говорила «сорочка», на самом же деле на ней была совершенно неприличная рубашонка, так называемая ночнушка, которую Глория, никогда ничего не выбрасывавшая, извлекла из глубин платяного шкафа, из глубин собственного прошлого, а то Бабетте не в чем было бы спать. На ноги она натянула мексиканские сапожки из крокодиловой кожи, черные, с серебряными нашлепками на голенищах и носках, а на плечи вместо халата набросила свое широченное норковое манто. На ней были диоровские очки. Не могу вставить контактные линзы, глаза вот такущие стали! — и она показала скрюченными пальцами, какие разбухшие шары у нее вместо глаз.