Открытое произведение
Шрифт:
1) Те культурные феномены, которые символизировала мода на дзэн, остаются значимыми в Соединенных Штатах, и повсюду заявляют о себе те или иные формы неидеологической, мистико — эротической реакции на промышленную цивилизацию (хотя бы посредством употребления галлюциногенов).
2) Никогда не следует поддаваться на шантаж чужой глупости.
«В последние годы в Америке короткое японское слово, в котором слышатся жужжание и укол, случайно или вполне обоснованно начало заявлять о себе в самых разных местах, в дамских беседах, на академических собраниях, на вечеринках… Это короткое волнующее словцо — «дзэн»». Так в конце пятидесятых годов писал один весьма популярный журнал, определяя место одному из наиболее любопытных культурных явлений последнего времени. Сразу оговоримся: дзэн — буддизм выходит за рамки некоего «бытового явления», так как он представляет собой разновидность буддизма, которая своими корнями уходит в глубь веков и которая оказала глубокое влияние на китайскую и японскую культуру; достаточно вспомнить о том, что различные техники фехтования, искусство стрельбы из лука, искусство приготовления чая и икебаны, архитектура, живопись, а также японская поэзия, — все это претерпело непосредственное влияние данного учения, иногда являясь прямым его выражением. Однако для западного мира дзэн вошел в обиход лишь несколько лет назад и только совсем недавно для широкой публики появились работы о нем, ряд критических обзоров, по — видимому, независимых друг от друга: дзэн и битники, дзэн и психоанализ, дзэн и авангардная музыка в Америке, дзэн и неформальная живопись, и, наконец, дзэн и философия Витгенштейна,
Таким образом, нам придется задаться вопросом о том, каковы причины успеха дзэн на Западе: почему именно дзэн и почему именно сейчас? Некоторые вещи не совершаются чисто случайно. В том открытии дзэн, которое сделал Запад, в самом стремлении заимствовать какие — то идеи и системы может быть много наивного и достаточно поверхностного, но если это все — таки произошло, то произошло потому, что этому способствовала определенная культурная и психологическая конъюнктура.
Здесь не место для внутреннего обоснования этого учения: по данной теме существует довольно богатая литература, в большей или меньшей степени специализированная, к которой можно обратиться, если возникает необходимость в более глубоком ознакомлении с этой системой или в уточнении каких — то моментов1. Здесь же нам интересно узнать, что именно в системе дзэн оказалось привлекательным для западного человека и подготовило его к ее принятию.
Для философии дзэн характерна принципиально антиинтеллектуалистская позиция, решительное принятие жизни во всей ее непосредственности, без какого — либо стремления привнести в нее какие — то объяснения, которые сделали бы ее косной и попросту убили бы ее, не давая нам возможности постичь ее в ее свободном течении, в ее позитивной прерывности. Быть может, здесь мы употребили удачное слово. Прерывность, дискретность — вот то слово, которое характеризует наше время как в науке, так и в повседневных отношениях: современная западная культура окончательно разрушила классические понятия непрерывной преемственности, универсального закона, причинно — следственной связи, предвидения тех или иных явлений, — одним словом, она отказалась от стремления найти какие — то общие формулы, с помощью которых можно было бы просто и однозначно определить мир в его неисчерпаемой сложности. В языке современной науки появились новые категории: двусмысленность, неуверенность, возможность, вероятность. Крайне опасно все валить в одну кучу и пытаться ассимилировать, как мы это делаем, идеи, берущие начало в самых различных областях современной культуры, где они имеют очень точные, различные значения, однако сам тот факт, что рассуждение, подобное нашему, в общих чертах является возможным и что кто — то может снисходительно воспринимать его как вполне корректное, означает, что все эти элементы современной культуры приведены к единству каким — то основополагающим состоянием духа, а именно осознанием того, что вселенная, которая некогда была упорядоченной и неизменной, в современном мире может вызывать, самое большее, ностальгические чувства, но уже не является нашей. Отсюда (и стоит ли об этом говорить?) возникает проблематика кризиса, так как надо обладать большим запасом нравственного здоровья и немалой верой в возможности человека, чтобы с легким сердцем принимать мир, в который, как кажется, невозможно привнести некие окончательные нормы порядка.
Предположим, что кто — то внезапно познакомился с философией дзэн; наделенное авторитетом, который дает ему его почтенный возраст, это учение говорит о том, что вселенная, все в целом подвержено изменениям, до конца неопределимо, преходяще, парадоксально, что вселенский порядок — всего лишь иллюзия нашего косного разума и что любая попытка определить и зафиксировать его в каких — то законах обречена на неудачу… Однако как раз в полном осознании и радостном принятии такого положения вещей заключается высшая мудрость, окончательное просветление, и кризис, который непрестанно переживает человек, возникает не потому, что он должен нечто определить, и это ему не удается, а потому, что он вообще хочет это сделать, тогда как делать этого не следует. Будучи крайним порождением буддизма махаяны, дзен утверждает, что Божество присутствует в живом многообразии всего сущего и что блаженство заключается не в том, чтобы вырваться из потока жизни и раствориться в бессознательном состоянии нирваны, понимаемой как ничто, а в том, чтобы принять все сущее, чтобы увидеть в каждой вещи безмерность целого, чтобы проникнуться счастьем мира, который живет и изобилует событиями. Западный человек увидел в философии дзэн призыв совершить это принятие, отказавшись от логических моделей и стремясь только к непосредственному соприкосновению с жизнью.
Поэтому сегодня в Америке принято проводить различие между так называемыми Beat Zen и Square Zen. Последний — это дзэн «квадратный», то есть стопроцентный, выверенный. ортодоксальный, к которому обращаются все те, кто смутно ощутил, что обрел веру, аскетическое делание, «путь» спасения (а сколько в Америке таких, кто, охваченный беспокойством, смутными чувствами, стремлением кого — то слушаться, готов перейти из «Христианской науки» в «Армию спасения» а потом — почему бы и нет? — обратиться к дзэн), кто под руководством японских наставников проходит самые настоящие курсы духовных упражнений, постигая технику «сидения», кто проводит долгие часы в безмолвной медитации, следя за своим дыханием, дабы тем самым, как учат эти наставники, переиначить Декарта и сказать: «Я дышу, следовательно, я существую». Что касается бит — дзэна, то его, как знамя, водрузили сан — францисские хипстеры (Джек Керуак, Ферлингетти, Гинсберг), отыскивающие в наставлениях и самой логике (или, скорее, «нелогичности») дзэн указания на то, как надо писать стихи, а быть может, и достойные образцы, на основании которых можно не принимать американского образа жизни (american way of life); поколение битников (beat generation) протестует против существующего порядка, не пытаясь его изменить, а просто уходя в маргиналы и «ища смысл жизни не столько в объективном результате, сколько в субъективном переживании»2. Для битников дзэн — синоним их собственного анархического индивидуализма и, как замечает X. Маккарти в своем исследовании о «естественном» и «неестественном» в учении Судзуки3, они без особого разбора приняли некоторые утверждения японского учителя, для которого принципы и способы социальной организации являются искусственными. Этот апофеоз спонтанности ласкает ухо тому поколению, которое уже воспитано в традициях определенного вида натурализма, и никто из хипстеров не замечает того, что дзэн не просто отрицает социальность как таковую, а отрицает в ней конформизм, чтобы отыскать социальность спонтанную, в которой отношения основывались бы на свободном и счастливом содружестве, где каждый принимает другого как частицу одного общего тела. Не замечая, что они всего лишь восприняли внешние формы восточного конформизма, пророки поколения битников сделали дзэн символом оправдания своих религиозных странствий в ночи и священной невоздержанности.
«Новая американская поэзия сан — францисского ренессанса (к ней я отношу Гинсберга, себя самого, Рексрота, Ферлингетти, Макклюра, Гэри Снайдера, Фила Ламантия, Филиппа Уэлена — по крайней мере, я так считаю) представляет собой нечто вроде древнего и нового поэтического безумия дзэн, стремления записывать все, что неожиданно приходит в голову, в том виде, в каком оно приходит; представляет собой поэзию, вернувшуюся к источникам, поэзию поистине ИЗУСТНУЮ, как говорит Ферлингетти, а не какое — то бородатое академическое мудрствование… Это ПОДРОСТКИ… Они ПОЮТ, поддаваясь чувству ритма. Все это прямо противоположно хвастливым бредням Элиота, который предлагает нам свои удручающие, приводящие в отчаяние правила, как, например, «корреляция» и пр., и все это, по существу, не что иное, как самый настоящий геморрой и, наконец, кастрация мужчины, который должен петь свободно… Но сан — францисский ренессанс — это поэзия нового Святого Безумия, какое бывало в древние времена (Ли Бо, Ганшан, Том О Бедлам, Кит Смарт, Блейк), а также и дисциплина ума, представленная в хайку, то есть умение обозначать непосредственно сами вещи, обозначать чисто, конкретно, без каких — либо абстракций или разъяснений, wham, wham the true blue song of man [12] »4.
12
Вбивать, вбивать истинную голубую песню человека (англ.).
Так Джек Керуак в своей книге Dharma Bums описывает свои странствования по лесам, полные медитаций и стремления к обретению полной свободы; его автобиография представляет собой описание некой просветленности (сатори, как сказал бы учитель дзэн), достигнутой в веренице одиноких лесных экстазов: «… под луной я видел истину: здесь, это Оно… мир как он есть — это Нирвана, и я ищу Небо где — то в стороне, когда Небо здесь, Небо — не что иное, как этот бедный, жалкий мир. Ах, если бы я мог постичь, если бы мог позабыть о себе и посвятить свои медитации свободе, сознанию и блаженству всех живых созданий, тогда я понял бы, что все, что есть, есть экстаз». Однако, когда Керуак заявляет: «Не могу. Да мне это и не важно. Нет никакой разницы», тогда начинаешь понимать, что имеешь дело именно с бит — дзэном, с тем дзэном, который максимально персоналистичен, так как в этом заявлении слышится не столько отрешенность, сколько какая — то враждебность, злая самозащита, весьма далекая от ясной и проникнутой любовью свободы истинно «просветленного».
В своих лесных экстазах Керуак открывает, что «любая вещь навсегда остается доброй, навсегда, навсегда», и пишет большими буквами I WAS FREE, однако перед нами чистое возбуждение и, в конечном счете, попытка сообщить другим тот опыт, который дзэн считает непередаваемым, и сообщить его с помощью эмоциональных приемов, прибегая к ним тогда, когда дзэн предлагает неофиту долгую, длящуюся десятилетиями медитацию над какой — либо парадоксальной проблемой, чтобы, наконец, очистить перегруженный ум и показать ему его полную несостоятельность. Не получается ли так, что бит — дзэн оказывается слишком простым дзэном, предназначенным для тех, кто свободе от обязательств и принимает его так, как желчные сорокалетние мужчины выбирают ницшеанского сверхчеловека, делая его знамением своей собственной несдержанности? Куда подевалась чистая, безмолвная безмятежность учителя дзэн и «мужская потребность петь свободно» в подражаниях Катуллу Аллена Гинзберга (Malest Cornifici tuo Catullo), где автор просит, чтобы поняли его неприкрытый интерес к мальчикам и заключает так: «You're angry at me. For my lovers? — It's hard to eat shit, without having vision — & when they have eyes for me it's Heaven»? [13]
13
Вы сердитесь на меня. За моих любовников? — Трудно жрать дерьмо, коль нет видения, а когда они смотрят на меня, я в раю (англ.).
Рут Фуллер Сасаки, американка, которая в пятьдесят восьмом получила духовный сан в дзэн (большая честь для западного человека и к тому же женщины) и выступала как представитель весьма «квадратного» дзэна, пишет так: «Складывается впечатление, что на Западе дзэн проходит культовую фазу. Дзэн — не культ. Проблема западного человека заключается в том, что он хочет во что — то верить и в то же время хочет, чтобы это далось ему как можно легче. Дзэн же — это труд самодисциплины и исследования, который длится всю жизнь». Такого, конечно же, нельзя сказать о битниках, но есть люди, которые задаются вопросом, не является ли и позиция молодых анархически настроенных индивидуалистов своеобразным дополнением к дзэн; наиболее широкий подход в данном случае проявляет Аллан Уотс, который в приведенной нами статье упоминает об одной индийской притче, говорящей о двух «путях» — кошки и обезьяны. Котенок не затрачивает усилий для того, чтобы жить, потому что мать переносит его в зубах, обезьянка же прилагает усилия, так как сидит на спине у матери и вынуждена держаться за ее шерсть. Битники следуют пути котенка. И затем с немалой долей снисходительности Уотс в своей статье о двух упомянутых видах дзэн заключает, что если кто — то хочет провести несколько лет в японском монастыре, почему бы и нет, но если кто — то предпочитает красть автомобили и день — деньской крутить диски Чарли Паркера, то ведь Америка, в конце концов, свободная страна.
Однако существуют и другие области авангарда, где можно найти более интересное и более однозначное влияние дзэн: более интересное потому, что там дзэн служит не столько оправданием какой — то этической позиции, сколько стимулом в возникновении тех или иных стилистических стратегий, и более однозначное потому, что ту или иную интенцию какого — либо направления или художника можно поверять самим их формальным своеобразием. Основной особенностью как искусства дзэн, так и его нелогичности является отказ от симметрии. Причина тому сугубо интуитивная, поскольку симметрия являет собой образец упорядоченности, некую сеть наброшенную на стихийное движение, некое выверенное действие, а дзэн тяготеет к тому, чтобы давать всем существам и событиям возможность развиваться без оглядки на заранее предопределенные результаты. Искусство фехтования и борьбы призывает только к одному: быть гибким и уметь подстраиваться к атаке противника, не готовить ответа заранее и в своем действии как бы содействовать противнику. И в театре Кабуки перевернутая пирамида, характеризующая иерархические отношения персонажей, всегда несколько смещена и «сдвинута», чтобы предполагаемый порядок всегда имел что — то естественное, спонтанное, непредвиденное5. Классическая дзэнская живопись не только принимает все эти предпосылки, заостряя внимание на симметрии, но и делает по — своему значимым пространство как некую положительную в себе сущность, не как вместилище всех тех вещей, которые в нем разбросаны, а как их матрицу: в таком отношении к пространству сказывается предощущение единства мира, признание значимости всякой вещи: люди, животные и растения воспринимаются в импрессионистском стиле, смешиваются с фоном. Это означает, что в такой живописи пятно берет верх над линией; определенный вид современной японской живописи, испытывающий глубокое влияние дээн, представляет собой самую настоящую ташистскую живопись, и не случайно на современных выставках неформальной живописи японцы всегда широко представлены. В Америке такие художники, как Тоби или Грэйвс совершенно однозначно воспринимаются как представители той поэтики, которая проникнута дзэновскими настроениями, и в современной критике упоминания о дзэновской асимметрии, относящиеся к современным направлениям «сырого искусства» (art brut), появляются достаточно часто6.