Открыватели дорог
Шрифт:
Борис Петрович не выдержал, окликнул:
— Что ты там ищешь, Василий?
— Вчерашний день, — нехотя пошутил Чеботарев.
Колыванов, оставив Екатерину Андреевну устраиваться на ночь, подошел к нему.
Чеботарев стоял, привалившись плечом к сушине без единого сучка, торчавшей тут как телеграфный столб, и хмуро оглядывал все сужающееся в сумерках пространство. Было похоже, что горизонт медленно наступал со всех сторон, заключая постепенно живых людей в узкий круг, ограниченный трепетным светом костра. Погасни этот свет, и ночь
— Что ты там увидел? — спросил Колыванов.
— Ничего… пока… — со значением сказал Чеботарев.
— Что значит «пока»? — спросил Колыванов, невольно понижая голос.
— А то, что за нами кто-то идет, — вдруг, не выдержав спокойного тона, брякнул Чеботарев.
— Подожди, что ты несешь? Кто идет?
— Откуда я знаю? — рассердился Чеботарев. — Я говорю только, что за нами кто-то идет… Или ползет! Потому что ничего стоячего и ходячего я не видел. А вот есть такое чувство, что все время за нами следят. Да и факты есть…
— Факты?
Колыванов воскликнул это так удивленно, что Василий сердито умолк. Он знал, на что намекал Колыванов этим удивленным возгласом. Еще в первые дни пути Колыванов объяснял Василию, как трудно путешествовать по лесам маленькой группой. Все время кажется, что кто-то за тобой следит. Человек начинает беспокойно оглядываться, останавливаться, по ночам плохо спит, а от этого изматывается раньше времени: Колыванов называл это боязнью пространства. Василий и на самом доле в первые дни чувствовал себя в лесу тревожно. Но потом заботы об Екатерине Андреевне поглотили его, и он забыл о своих тревогах. И вот теперь…
Начальник ждал, и Чеботарев хмуро пояснил:
— Я это чуть ли не с того дня, как мы Лундина оставили, чувствую. Кто-то идет по нашим следам. И не догоняет, и не обходит.
— Факты, факты! — напомнил Колыванов.
— Есть факты! — грубо проговорил Чеботарев, стыдясь, как видно, своей слабости.
— Выкладывай! — настойчиво потребовал Колыванов.
— Во-первых, третьего дня мы все слышали выстрел…
— Или падение подгнившего в воде дерева, — напомнил Колыванов. Они тогда действительно решили, что это упало в воду большое дерево.
— Тут таких больших деревьев нет, чтобы с таким грохотом упало…
— Ладно, ладно, давай еще факты!
— Не смотрите вы на меня, как на больного, который несет разную блажь, — рассердился Чеботарев. — Помните, сегодня я забыл буссоль на привале? Вы приказали вернуться. Так вот, когда я вернулся, весь наш привал был разворошен, будто кто побывал на нем после нас и разозлился, что никого не застал. Буссоль, правда, лежала, как я ее положил, но в том-то и дело, что ее могли не заметить: я ее уложил в развилок сушины…
— Волки? — предположил Колыванов.
— Волки по воде не ходят, разве с отчаянности. Если и был там волк, так тот, двуногий, Леонов…
— А ему-то что тут надо?
— Закончить свое дело. Он же понимает, что мы ему эту кражу не простим…
Колыванов задумался, потом упрямо
— Нет. Не может быть. Если бы он захотел это сделать, так давно бы сделал. Он подался в город.
— А если ему Иванцов дорогу перегородил? Испугался он Иванцова?
— Все равно на людей он не кинется. Ему в парме столько же дорог, что и в чистом поле. Он леса знает лучше нашего.
— Ну, вы как хотите, — с досадой сказал Чеботарев, — а я поопасаюсь. Буду дежурить с вечера, а к утру вас разбужу…
— Брось ты эту ерунду! — гневно сказал Колыванов. — Если уж привалило счастье на сухом спать, так надо хоть выспаться!
Он повернулся и пошел к костру. Чеботарев пожал плечами, постоял еще немного на своем посту и направился за ним.
Но заснуть он не мог. Лежал, слушал живое движение ветра, — на этом кусочке суши ветер и впрямь был живым, он шевелил живые ветви, и они шелестели, и оттого казалось, что с согры подходит кто-то, раздвигая кусты. Костер начал угасать. Чеботарев продрог. Он понимал, что надо подбросить дров, но боялся спугнуть эту живую тишину.
Когда он уже собирался разжечь костер, на островке хрустнула ветка. Чеботарев вспомнил весь свой военный опыт. Сливаясь с землей, с кустами, он пристально смотрел на ночное небо чуть повыше круга кустов, в которых все равно ничего бы не увидел. И ему повезло. Силуэт человека обрисовался так близко, что Чеботарев чуть не вскрикнул. Вот человек наклонился и снова пропал из поля зрения. Что-то прошуршало в замороженной траве. Чеботарев не выдержал и выстрелил на звук.
Послышались рев, ругательство, топот, и вскочившие на ноги Колыванов и Екатерина Андреевна увидели мчащуюся скачками фигуру Чеботарева. Захлюпала вода, затрещали ломающиеся под ногами льдинки. Затем все стихло. Должно быть, Чеботарев потерял следы.
Через несколько минут он вернулся, волоча свой зеленый мешок, бросил его у изголовья, разжег костер поярче. Колыванов встревоженно спросил:
— Кто?
— Да все он же, золотнишник! — устало ответил Чеботарев. — И опять за моим злосчастным мешком охотился! Думал, видно, что в нем еда есть… Но теперь, наверно, поостережется. Дробин пять-шесть я в него всадил. Жаль только, не на тот курок нажал…
Он сказал это так, что даже Колыванов зябко повел плечами. А Екатерина Андреевна, сжавшись в комочек, опустилась к вспыхнувшему костру и замерла, как неживая.
Заснули они только к утру и поднялись вялые, измученные. Опять пили чай, но от кислой ягоды тошнило, а заесть эту кислоту было нечем. Колыванов торопливо приказал двигаться.
К полудню снова пошел снег. Первые хлопья его падали медленно и редко, огромные, влажные, чем-то похожие на стаи бабочек, кружащихся над землею летними вечерами. Падая на одежду, на руки, на лицо, снег таял, словно люди шли по дождю. Постепенно стало темнеть, снег становился все гуще, теперь он уже висел в воздухе подобно плотной ткани, словно и не касался земли.