Отрешенные люди
Шрифт:
— Проголодалась? — спросил он и вынул из специального шкафчика стеклянную банку, в которой помещались несколько белых мышей, ухватил одну из них длинными щипцами и, отворив дверцу клетки, кинул туда дрыгающую лапками мышкь. Та, упав на дно, жалобно запищала, засучила маленькими лапками, но потом стихла и словно окаменела в ожидании приближающейся к ней гадюки. — Ну, вот и у вас как у людей, — усмехнулся Бестужев, — у кого рот больше, тот и проглотит, — и взгляд его упал на ломберный столик, где из разбитой колоды высовывалась хищно голова пикового короля.
15
Тем же вечером императрица Елизавета Петровна расположилась в спальне уже освобожденная от парадного платья, а рядом, перед маленьким туалетным столиком, ее спальная девушка Глаша, что обычно прислуживала ей, снимала одежду, расчесывала косу, подавала в постель питье, а иногда и гадала на картах. Императрица полулежала на кровати, а Глаша сидела на небольшом стульчике подле нее. По давно заведенному порядку, обычно перед сном, ей предстояло разбросить карты, чтоб сообщить государыне, что ждет ее завтра. Пользуясь особым расположением Елизаветы Петровны, девушка могла себе позволить поломаться, покочевряжиться и далеко не сразу приступить к гаданию.
— Глашенька, сколько я ждать буду? — легонько ущипнула ее за локоток императрица. Девушка намеренно громко вскрикнула и бросила карты на столик, капризно надула губки:
— А вот не стану гадать, коль щиплитесь. Больно ведь. И, вообще–то, грех большой картам верить. Чего опять батюшке на исповеди сказывать буду? Сызнова не допустит до причастия.
— Сама с ним поговорю, допустит. Давай, начинай…
— Новую колоду надо, а то на этой сколь раз гадали.
— Возьми у меня на комоде. Только быстро!
Но девушка, зная о своей безнаказанности, намеренно медленно подошла к пузатому комоду, глянула в зеркало, поправила выбившиеся из–под платочка волосы, скорчила сама себе страшную гримасу и лишь после этого взяла карты и, широко зевнув, вернулась на место.
— Только вы меня, матушка, боле не пытайте, кто кроется за той картой, что выпадет, то мне не ведомо.
— Не буду, не буду, — торопливо согласилась императрица, — приступай.
Глаша начала раскладывать в четыре ряда карты и что–то нашептывать.
— Ой, а завтра должно известие быть, — приложила она тонкий пальчик к губам.
— Откуда?
— Да из казенного дома… А вот дорога вам предстоит и… печаль на душе…
— Это точно. Одна печаль на душе изо дня в день. Маскарад что ли у себя созвать? Как думаешь, Глаша?
— Маскарад это хорошо, но тут вам разлука выходит с милым дружком, ехать соберется куда–то, но ненадолго, вернется скоро. А еще пиковый король козни вам, матушка, строит. Ох, и злодей, ох, и злодей…
— Наверняка Фридрих умыслил опять пакость какую, другому некому.
— Может, и он, — согласилась девушка. Похоже, что она сама уже увлеклась гаданием, и теперь руки ее ловко порхали над темной поверхностью стола, выбрасывая быстрыми и точными движениями карты. Но вот она закончила раскладывать их и внимательно разглядывала какое–то время, что у нее вышло, а потом, одним движением сгребла их в кучу и со вздохом произнесла. — Ничего особенного завтра не случится, одни пустые хлопоты и печальные известия. Можно и на покой…
— Уже и закончила? — удивилась государыня. — А вчера ты мне как сказала, что свидание у меня будет с трефовым королем, ведь так оно и вышло. Французский посланник заявился представиться. Да… — Императрица помолчала и тихим голосом спросила девушку. — Глаш, а про тех, ну, которые возле моря в крепости сидят, ничего карты не показали? — простодушно, совсем по- бабьи поинтересовалась Елизавета Петровна.
Глаша вначале не поняв, о чем речь, но потом догадалась и, опустив голову, шепотком ответила:
— Я же сказала, что из казенного дома известие быть должно. Видать, от них и будет чего. Да откуда я знаю, карты и соврать могут, — и беспомощно развела руками.
Скрипнула дверь, и на пороге возник граф Алексей Григорьевич Разумовский в длинном, до пола, темно–зеленом халате, перетянутом широким кушаком с кистями на конце. Он чуть постоял, близоруко щурясь и оглядывая полутемную спальню, потом поклонился и сделал несколько шагов, словно нечаянно попал сюда, напевно спросил:
— Не помешал, матушка? Может, уйти?
— Нет, останься, а то хотела за тобой послать. А ты, Глаша, иди к себе, да поплотнее двери закрой, нам с графом о важном поговорить надо.
Девушка кинула на Разумовского насмешливый взгляд, мелкими шажками прошла мимо него, чуть замерла, сделав быстрый реверанс, и, неожиданно прыснув от смеха, выскочила за дверь, забыв запереть ее за собой.
— Ой, коза! — поцокала языком императрица, смеющимися глазами проводив любимицу. — Ну, что с ней делать станешь, никакой на нее управы нет. Творит, что хочет. Ты, граф, прикрой дверь–то да садись поближе. Худо у меня на душе который день…
— А что так? — спросил он, садясь на тот самый стульчик, с которого недавно спорхнула Глаша, и легко коснулся тонкими пальцами руки императрицы.
— Сон мне дурной приснился… Опять их видела, — сжала ладонь Разумовского Елизавета Петровна. — Плачут они, а вокруг вода, вода… — и она замолчала. По тому, как тяжело вздымалась у ней грудь, было понятно, что разговор дается ей нелегко. — А то еще приснится, что умерли они все, а глаза им закрыть не могут, и они глядят, глядят на меня, — продолжила она вскоре после короткого перерыва.
— Зачем только казнишь себя, матушка? Отпустила бы их давно, и дело с концом. Сразу начала бы сны иные видеть. Вот я, как усну, то утром, если не растолкают, и до полудня проспать могу, — широко улыбнулся Алексей Григорьевич.
— Счастлив твой Бог, а мне они едва ни каждую ночь являются. Проснусь вся в поту, а потом — какой сон?.. Лежу, ворочаюсь, жду, когда рассвет наступит. После весь день как разбитая хожу.
— Так отпусти их, пусть едут. А ты себе сон сразу и вернешь.
— Нет, Алешенька, нельзя. Я как женщина, как христианка понимаю и жалею их, а как государыня — не могу. Поди, слыхивал, что во времена Гришки Отрепьева было? Брат на брата шел с мечом. Едва страну не разорили, не растащили на части. А отпусти я их, куда они кинутся? Да к Фридриху проклятому, безбожнику этому, который, сказывают, в церкви ни разу за всю жизнь не бывал, к причастию не подходил. Ведет себя так, словно и не король он, а бог земной. Ему только того и надо, чтоб Иван Антонович с отцом и матерью к нему в ноги кинулись, о помощи попросили. Он сейчас соберет войско великое и на нас войной.