Отрешенные люди
Шрифт:
— И мы не лыком шиты, генералы наши воевать обучены, солдаты имеются, отобьемся, прогоним супостата.
— Отбиться, может, и отобьемся, только кровушку русскую опять прольем, скольких солдат в землю зароем. И кровь их на мне лежать будет, коль клятву нарушу, сон навеки потеряю. Помнишь, клялась я, когда на трон восходила? Клялась, что кровь русскую лить не буду, указа о смертной казни ни одного не подпишу. И ведь держу слово? Держу?! — заглянула в глаза Разумовскому императрица. — Боюсь я страшного суда, кто б знал, как боюсь. Клятвопреступники, знаешь, чего на том свете поделывают?
— Знаю, — чуть улыбнулся граф.
— А ты не смейся, не смейся! —
Разумовский был рад возможности перевести разговор на другую тему и торопливо пошел к окну, приоткрыл наполовину одну из створок и вдохнул в себя свежий воздух, закинул руки за голову и, поворотясь к кровати, спросил:
— Легче стало? Может, оденемся да погулять выйдем? Воздух–то, воздух какой!
— Боюсь я гулять в эту пору. Все думается, будто затаился кто за деревом в саду или в темном зале спрятался.
— Да кому там быть? Караулы кругом…
— Кому надо, тот и ждет. А караулы что? Тьфу! Уснут — и готово. Анну Леопольдовну тоже караулили, а чем дело кончилось, сам знаешь.
— Тебя, матушка, весь народ любит, в обиду не дадут.
— Ага, любят они! — скривилась императрица. — А кто подметные письма под самое крыльцо дворца подбрасывает? Не Фридрих же является посреди ночи в Петербург. Свои и подбрасывают. Не хотела тебе говорить, а пишут, изо дня в день пишут и под двери швыряют. Вот и часовые твои.
— О чем пишут хоть? Скажи, — всполошился Разумовский, видя, как все больше и больше волнуется императрица.
— Все о том же. О них пишут, мол, не по чести престол батюшкин заняла. Еще указывают, что батюшка с матушкой моей не венчаны жили, когда я на свет появилась, а значит, не по закону страной правлю. Антон Иванович, тот по закону родился, а потому и все права имеет. Так вот, Алешенька, народ меня любит. Все норовят побольнее укусить.
— Надо бы их словить всех, в кнуты да в Сибирь.
— Смотри, как бы нас с тобой в Сибирь не отправили. Тебя в один конец, а меня в другой на вечное поселение.
— Крестись, матушка. Знамо дело, что от тюрьмы да от сумы не след зарекаться, но в лицо никто не посмеет тебе сказать подобное.
— Пусть только попробуют, уж я их! — сжала кулак Елизавета Петровна. Ну, все, надышалась. Закрывай окно да иди ко мне. Поплакалась тебе, и легче стало. Может, и усну теперь. Иди ко мне, Алешенька…
Рано утром граф Разумовский, набросив на себя халат, осторожно вышел из спальни императрицы. Государыня спала, сжав кулачки и закусив нижнюю губу, время от времени вздрагивая и что–то бормоча. Он отметил резко обозначившиеся складки меж бровей, выступившие скулы, синюшные губы. Да, Елизавета Петровна стремительно старела, и, может быть, именно это не давало ей покоя. Все чаще стали проявляться ее капризы, которые раньше она быстро гасила в самом зачатке, не даваля себе распускаться. Сейчас, обидевшись на него, могла полдня проплакать, не выходить из спальни и никого не принимать, или неделю изо дня в день не замечать графа. Но потом, стоило ей почувствовать себя лучше, моментально менялась, приходила к нему сама, целовала, извинялась, вставала на колени. Он прощал, относя эти ее срывы к нездоровью начинающей стареть женщины. Но все более и более тяготился своим положением и с трудом сдерживался во время ее очередного приступа. При этом ему было чрезвычайно жаль ее, женщину, которую столько лет любил, ради кого не имел жены, детей и находился в весьма щекотливом положении. В ее праве завтра отправить его вон из столицы, отослать обратно на родину, а то и запереть до конца дней в какой–нибудь дальний монастырь. Но, слава Господу, императрица была добрейшей женщиной, и ей пока даже в голову не приходило расстаться, навсегда порвать с ним.
Елизавета Петровна встала, как обычно, когда солнце подобралось к зениту, подошла, зябко ежась, к заиндевелому окну, чуть приоткрыла створку, подставляя лицо холодному воздуху, мазнула пальцем по стеклу, собрала под ноготь куржак и, лизнув, поморщилась. Новый день скрадывал тягостные вчерашние впечатления и воспоминания о холмогорских узниках. В прошедшую ночь они даже не снились ей, но все равно тягостное предчувствие не проходило. Она вернулась обратно к незастеленной кровати, залезла под одеяло, потом схватила колокольчик, несколько раз позвонила. Глаша вошла далеко не сразу, позевывая и озираясь по углам.
— Быстрей одеваться, и кликни дежурного офицера. Скажи, чтоб графа Бестужева позвали, нужен он мне срочно.
Алексей Петрович примчался, тяжело дыша и отирая морщинистый лоб, согнулся в долгом поклоне, ожидая, что скажет императрица.
— Известия были оттуда? — спросила она, сделав ударение на последнем слове.
— Этой ночью курьер пакет привез, — еще ниже склонившись, отвечал граф.
— Смотрел? Что там?
— Конечно, тотчас и поглядел.
— Ну и…
— Он, — выделил Бестужев, не называя имени Иоанна Антоновича, как это было заведено в обиходе меж ним и императрицей, когда разговор шел об узниках, находящихся в Холмогорах, — просит о свидании с вами, государыня.
— Еще что?
— Родитель его приписку сделал: молит отпустить за границу и обязуется написать отказ от всех прав своих.
— От коменданта что есть?
— Просит поболе свечей присылать. Жгут много, сидят допоздна.
— Пошли им свечей, сколько требуют. Да, вот еще. Нет ли у тебя пары толковых людей, кто бы ради повышения в чине согласился пожить в тех местах несколько годиков?
— В охрану что ли? — не понял канцлер. — Так там полный штат, почти сотня человек караул несут, мышь не проскочит.
— Мышь, может, и не проскочит, а человек умный может. Да мне не для охраны люди нужны, а чтоб, не сносясь с ними, в городе жили, примечали, кто приезжает, чего говорят — судачат, чем интересуются.
— Понял, матушка, — согласно кивнул канцлер, — фискалы нужны, значит… Сыщем и таких. Двоих хватит?
— Если с головой и с острым глазом, то хватит. На письмо не отвечай. Потом сама скажу, что и как им отписать. Ступай пока, — повернулась императрица, но граф Бестужев торопливо заговорил:
— Еще два словечка, ваше величество, дозвольте. Известие важное имею.
— Что еще? — капризно вздернула подбородок Елизавета Петровна. — Только быстро сказывай.
— Узнал от верного человека, что из Франции к нам секретный агент заслан, чтоб ко двору вашего величества проникнуть.
— Вот как? — императрица не выказала ни малейшего удивления, а скорее интерес отразился на ее красивом, чуть надменном лице. — И кто же это? Тебе известно?
— Пока нет, государыня, но найду, непременно найду. Есть подозрение, наморщил большой лоб Алексей Петрович, а императрице хорошо было известно, что вслед за наморщенным лбом канцлер непременно подкинет ей какую–нибудь закавыку из политических сплетен и интриг, после чего окажется испорченным не только день, но, как часто бывало, и неделя. Поэтому она поспешила остановить канцлера, желая обезопасить себя от непредвиденного.